Мне только спросить

— Кто последний? Я за вами.

Давно подмеченная закономерность: передо мной все пациенты сложные, заходят на 20 минут, глухо кашляют из-за двери, выходят изможденные, как после клизмы.

Я – легкий. На меня две минуты с раздеванием.

Жалобы? Кашель? Сухой? Температура? Дышите в сторону. Не дышите. Флюорография
есть? Нет? Несите. И анализ крови. Пока ничего не скажу — я откуда знаю, что у вас там? Хрипы. Флюорографию обязательно сегодня, слышите?

Эта срочность настораживает.

Нумерация кабинетов полна загадок. Вот 122. Рядом – 125. Мне нужен 124. Оказывается, он внутри 125-го, если завернуть за колонну.

Кабинет с табличкой «Забор крови». В приемной два человека.

Выскочившая из двери медсестра на ходу, как американских футболист, выхватывает из моих рук направление, и также, не сбавляя ход, всовывает обратно. Листок неловко падает.

— Держите, что вы расселись. Печати нет, — учительским тоном говорит она. — Ставьте печать. Как где? Где направление брали.

Последние слова уже из-за двери.

Иду к терапевту в 201-й. Хрипящая и кашляющая очередь возбуждается. «Да мне только спросить…» — оправдываюсь. Кто-то сочувственно отступает, кто-то
распаляется.

« Да честно, мне печать поставить», — машу квитком.

Терапевт смеется — ей забавно. «А, точно… Забыла…» Дышит на печать — шлеп. «Нефедов, я вам что говорила? 109-ый кабинет, — кричит она кому-то. — Нефедов,
вы не понимаете?»

Снова кабинет 124, который внутри 125-ого. Бахилы не лезут на громоздкие подошвы. Укол, и оранжевое пятно поймано между двух стеклышек. Ждите до трех. Успеваю сделать флюорографию.

Снова очередь к терапевту, опять все сложные, да еще женщина с лающим кашлем и подозрением на беременность. Дышу в сторону для самоуспокоения. Скорость распространения бактерий при чихе – 160 км/час. Не убежишь.

У терапевта обновляю свой рекорд – 40 секунд на все с раздеванием. Флюорография сносная, бронхит, антибиотики.

А вы анализ крови не посмотрели, как он? «Анализ крови? Ну да…» — она запускает пальцы в ворох серых бумажек. – «Как фамилия? Нормальный анализ».

Около носа болит? И насморк? Подозрение на гайморит — это к лору. «Следующий!»

Талоны к лору выдают в окне с надписью «Стол справок». Вернее — не выдают: их нет и не предвидится в ближайшие три недели.

На стене возле стола справок надпись: «В случае отсутствия регистратора обратитесь в регистратуру». Такие парадоксы тут на каждом углу.

Женщина за исцарапанным стеклом доверительно склоняется: «Да вы так попробуйте, без талона…»

Пробую, куда деваться. Третий этаж. Пустой коридор. Дверь отоларинголога. Можно? Можно. Странный спрос на лора… А где же очередь до февраля?

Кабинет большой, а стол всего один. На столе — религиозный календарь. Насморк? Боли? Чем закапываете? Женщина-лор кивает чаще, чем я отвечаю. Кивает впрок и пишет, пишет. На рентген гайморовых пазух. Опять уложился в минуту — даже обидно.

Я параноик, но тщательно это скрываю. И все же перед уходом уточняю: «Гайморит — это опасно?». Идите, идите на рентген. Что я вам скажу?

Вот не было бы гайморита — и жизнь моя была бы счастливой. Ей-богу.

На подступах к кабинету рентгенографии напарываюсь на плечистое создание с гормональными усами. Дайте направление! Зачем говорить «Дайте», если вы уже взяли? «Ждите», — отрезает создание, нападая на новую жертву.

Занимаю очередь за старушкой, похожей на птицу киви: вязаный свитер окутывает круглое тельце на прямых ножках. «Киви», — повторяю себе. У меня патологическая склонность забывать, за кем я занял. В больницах все на одно лицо, и сам я постепенно сливаюсь с этим средним по больнице образом.

После беготни ощущение места и времени возвращается не сразу. Обнаруживаю себя в водовороте ожидающих. Робких вытесняют на периферию, бойкие пасут дверь. Через водоворот проходят решительные люди, которым только спросить.
Или только забрать.

Стараюсь не терять из виду свою киви. Как заточка в бок вопрос: «У вас на сколько талончик?» У меня его нет. Я по направлению. Мне срочно. «Всем срочно. У меня талончик, вот». Ну идите, раз талончик…

Еще одна с талончиком. Потом еще. Все с талончиком. Нас, безталонных, человека три. Дед с мутным глазом сидит с десяти и отлаивается во все стороны без особой надежды.

— Да что вы лезете? — переходит кто-то с шепота на крик, завидев плечистую женщину. — Я вам скажу! Я вам скажу! Я до главврача дойду! Вот у меня, глядите — на 12.15!

Товарищ врач, давайте хотя бы через одного принимать. А то мы так никогда не достоимся. Ноль реакции. И вдруг взрыв: «Вот – читайте! Все написано: «по та-ло-нам!»

В кабинет заходит черноволосый парень, через десять минут— его брат-близнец. Зачем второго-то снимать, у них же все одинаковое?

На каждого пациента – по десять минут. В редких случаях по семь. Чего там так долго фотографировать? Промежуток между «войдите» и «раздевайтесь» — минут пять. Таинственные пять минут.

Кто-то опытный объясняет: она там одна. И карточки заполняет, и снимки делает. И бегает в архив. И так — с восьми до часу.

— Недофинансирование, — посмеивается старческий голос. – Их тут три должно сидеть, а она одна. Мне в областной врач так и сказал: я готов вас хоть круглосуточно принимать, если бы платили. А так – извините…

— Хамло везде, — поддерживает кто-то.

— Хамство – это от воспитания.

Через полтора часа талонная мафия берет свое. Их слишком много. Бегу наверх, говорю волшебное «Мне только спросить» и расшаркиваюсь перед лором: дайте талончик. Не достоюсь ведь до закрытия.

Лор добродушно вздыхает. На квитке с прописью R-графия выводит несколько закорючек.

— Придёте 27-го к 9.00.

27-го? Так долго? А если это он? Гайморит? Я не сдохну до 27-го?

— Ну нет талонов, — говорит лор, исправляя что-то на квитке, похожем на ценник.

— Послезавтра к 11.30. Только прошу: не забудьте. Забудете – две недели будете ждать.

Забудешь такое. Через день в регистратуре нервно смотрю на часы — уже 11.20. Вдруг не успею? Черт, надо было с запасом приезжать. А как с запасом, когда работа?

Достоялся. И тут холодный душ: «А вашей карточки нет». Как нет? «Терапевт забрала». Зачем? «Откуда я-то знаю? Ваша карточка. Идите в 201-ый, выясняйте».

Мне лень описывать все перипетии — я их плохо помню. Перемещения по этажам напоминают квест. Финал каждого разговора обозначает новую цель, где нужно что-то узнать. 201-ый кабинет с незлой, но бестолковой медсестрой. Кабинет 207 заведующего первым терапевтическим отделением. Кабинет 315 заведующего вторым терапевтическим отделением. Он называет всех на «ты» и выглядит, как коррупционер — белесое напряжение на его лице прикрывает что-то внутри, что-то не для общего пользования. Мои проблемы ему не интересны.

Кабинет рентгенографии. «А что мы будем снимать, если направление в карточке?Идите, ищите. Нет, это не наши проблемы — это ваши проблемы».

Снова кабинет 201. После ругани, переходящей в уговоры, медсестра черкает сотовый телефон терапевта. Звоню.

Да, она брала мою карточку. Теперь карточка в ФОМСе на проверке.

Откуда ей знать, когда ФОМС вернет карточку? Ну ей-то откуда это знать? Почему я говорю с ней в таких тонах? Это не она назначала рентген — откуда ей знать?

Время — 11.35. Бегу к лору. «Мне только спросить». Лор усмехается и пишет новое направление на рентген. Добавляет: «Они эту писульку не примут. Не любят они эти писульки».

Прошиваю водоворот ожидающих и решительно вру: «У меня талон на 11.45». Прежде чем успевает найтись тот, кто действительно на 11.45, я стаскиваю ботинки в темной, похожей на морг комнате. В центре комнаты со зловещим гулом, как установка «Град», вздымается рентгенологический стол, превращаясь в вертикальную панель типа «Земля-воздух». За окнами, вымазанными белой краской, ядерная зима.

Лбом прижмитесь. И подбородком. Смотрите вверх. Рот откройте. Не
дышите. Не шевелитесь.

Я похож на рыбу, пойманную за губу. Что же так долго? Вы слышали, не дышите!

Зловещая пауза. Можно дышать или нет?

Не дышите, я вам сказала! Диафрагма липнет к легким. Мммммм. Все, дышите.

Можно идти? Стойте. Снимок некачественный. Заходите снова. Вот вы шевелитесь – снимок не получается. Не дышите. Не шевелитесь.

От напряжения зубы стучат по экрану. Снова не получилось? Да вы издеваетесь? Я не могу не шевелиться, когда меня трясет.

С третьего раза получилось. Сколько радиации я сегодня хапнул?

Вечером забираю расшифровку снимка и снова к лору. В коридоре столько народу, словно февральские ждуны явились за раз. Я девятый, если не придет кто-то, кто побежал в регистратуру.

За дверью кому-то продувают барабанные перепонки. Из кабинета доносится: «Па-ро-воз» с девичьим вскриком на второй «о». Ей смешно и страшно. «Па-ро-вооз!»

Снова все долгие. Через одного идут те, кому только спросить. Я не различаю лиц. Организм включает защиту: все «мнеспросити» выглядят распаренной женщиной в болоньевом плаще с отвисшей пачкой направлений. Она колышит ими, как страусиными перьями, несгибаемо проходя через ряды, чтобы внезапно свернуть в нужный кабинет и только спросить.

Меня волнует доза радиации. Я вспоминаю, что рентген можно делать не чаще раза в год, а у меня — четыре за неделю, да еще головы… Вот черт… Мне кажется, что еще вчера все было хорошо. Еще вчера потоки гамма лучей не прожигали мою голову.

Тревоги — как колода карт. Убери верхнюю, появится следующая. И все равно, глядя на вершину колоды, неизменно думаешь, что она состоит из одной-единственной, самой важной. Я уверен, что если бы не рентген, я был бы счастливым человеком. Гайморит кажется мелочью на фоне новой фобии. Еще эта бесконечная, изможденная кашлем и насморком очередь.

Машинально изучаю органы дыхания на рельефном плакате. Внизу плаката пластырь, заклеивающий имя дарителя, который «…быстрая помощь при сухом и влажном кашле». Рядом объявление: вакцинация таким-то препаратом проводится за счет областной целевой программы «Здоровье». Стоимость вакцинации – 250 рублей. Если за счет программы — за что 250 рублей? Мне не жалко, просто странно.

Все такие долгие, что гайморит уже почти прошел. Не болит справа от носа, прояснилась голова. Может, свалить?

— А я когда с полисом ДМС пришла, главврач сама за руку по кабинетам водила, — рассказывает девушка напротив. – А в этом году нам не продлили…

Появляются новые персонажи без лица. Голоса вновь пришедших звучат слишком громко для местного сонного царства, но стоит им посидеть с нами, как энергия утекает, и они тоже впадают в тревожное безразличие. Ничего, скоро моя очередь.

Не тут-то было. «У вас насколько талон?» Ну началось. У меня без времени, но сижу уже час, привираю я. «Так у вас насколько талон?»

Да что ты привязался? У меня серьезная болезнь. Мне срочно сказали. Пытаюсь отмахнуться, но скандального вида дед с мутным глазом допрашивает всех по очереди. Где-то я его уже видел.

«Сейчас 18:30 – значит, я иду», — заявляет он. Через его щеки проступают капилляры злости.

— У меня талон! Я заранее брал! Здесь все по талонам!

А вот и не все. Дедушка, милый, я бы пустил тебя, но мне – на минуту. У меня рентген есть, гляди. Займи очередь и сиди спокойно. Все сидят. У женщины тоже талон – она сидит. Молодец.

Нет, у него талон и он идет! Мысленно я уже настолько в кабинете лора, что не пустить сварливого деда становится делом принципа. Он садится на мою скамейку через пуфик от меня и бормочет.

Дедушка, я все понимаю, но вас тут таких – дюжина, а прием до семи.

Я не могу лечиться неделями – я работаю. Да, даже на больничном работаю. Время такое.

— Я имею право! У меня талон! — твердит дед.

Черт возьми, я тоже имею право. Со своего ИП я отчисляю десятки тысяч на социальные нужды, и не только мои личные. Если уж доскрестись до сути, по больницам ходят одни пенсионеры, вроде вас, а деньги берут с людей, вроде меня. Извините за правду — накипело. Уступите мне хотя бы в такой мелочи, чтобы я мог вернуться и зарабатывать деньги для нас всех. Мне и так тошно из-за того, что я хапнул смертельную дозу радиации.

Дед обижается. Мысли мои стараются быть деликатными, но тон непроизвольно переходит на министерский крик. Да, я перегнул палку. Поток гамма-частиц вышиб из мозга пару-тройку нужных нейронов.

Дед вдруг миролюбиво просит: покажите карту. У меня нет карты: только расшифровка рентгена. Он достает из нагрудного кармана очки, наклоняет, щурится.

Ничего страшного, говорит. 0,06 миллизиверта. Можете не волноваться. Флюорография дает гораздо больше.

Спасибо. Спасибо, что теперь я чувствую себя сволочью. Так и думал: несчастливая карта ушла, но счастливее я не стал. А тут еще гайморит.

Дед начинает бормотать. Сорок лет на заводе. Завода-то поначалу не было – горы, поле, водохранилище. За четыре года такую махину подняли – всю страну обеспечивала. Работали круглосуточно: бетон привезли, нужно сливать, пока разровнял – новый привезли. Мерзли, погибали. Травм много было – за отрубленный палец больничный не давали. Забинтуют в медпункте, дадут чаю с сахаром — и на смену. Шесть строительных специальностей освоил. Высшее образование получил заочно. У главного технолога часы были  командирские…

Следующий! Мы с дедом делаем одновременный жест – идите. Мне стыдно.
Идите-идите, у вас талон.

Морщины улыбаются.  Он шаркает к двери: навстречу лор с кипой карточек. Ждите еще. Дед садится обратно.

А я думаю: как так получилось? Вот сидит дед, работал  всю жизнь до ревматоидных болей, строил. А где то, что он строил? Завод давно под иностранцами. И где жизнь этого деда, что ему приходится уповать на мои отчисления?

Между нами – разрыв. Он работал для меня. Я работаю для него. Но где-то между нами — разлом. Воронка. Он делал, но я этим не пользуюсь. Я отчисляю, но этого недостаточно. Мне говорят строить новое здравоохранение, а он прозябает в роли государственного иждивенца.

Мы сидим на краях больничной скамейки. Я слева, дед – справа. А между нами должен сидеть еще кто-то, лет сорока пяти, кто замкнул бы цепочку поколений. Но этот кто-то улизнул, вышел из игры. Этот кто-то не ходит в обычную поликлинику.

Нас сталкиваю лбами. И те, кто придумал эту двойную очередь, и те, кто посадил нас с дедом на шею друг другу. Что ж, пусть мой поступок будет маленьким актом лояльности, чтобы прекратить эту вынужденную напряженность.

Дед уходит. Я не успеваю до семи – прихожу назавтра к самому концу приема. Судьба смягчается. Меня ждет хороший врач, лет сорока пяти, который не ушел в платную клинику, который мог бы сесть между мной и дедом. То недостающее звено.

Отоларинголог показывает строение гайморовой пазухи на плакате с логотипом спонсора, заклеенным пластырем. Ему важно, чтобы я понял излечимость болезни и успокоился.

— Приходят с ларингитом и говорят: «Доктор, у меня рак гортани. Я в Интернете читала…», — смеется он.

Он мог бы работать в платной клинике. Зачем он остался?

— Да… — весело отмахивается он. — Мне и здесь хорошо.

Я стараюсь запомнить его фамилию в знак благодарности — Скобец. Он кажется случайным человеком в этом здании. На таких случайных людях еще держится Потемкинская деревня нашей медицины.

Жидкости в пазухах нет — говорит Скобец. Но есть воспаление. Синупрет, мази, сухое тепло…

На прощанье он журит меня:

— К врачам нужно сразу обращаться, а не через пять недель. Чихнули, почувствовали недомогание – сразу к нам.

Я молча улыбаюсь. Вы серьезно?

Вы это серьезно?!

Добавить комментарий