Автор: Эдуард Белкин (Аяврик)
Для сухопутного человека, живущего чуть ли не в центре континента, воплощение романтики – это, конечно же, море. Ещё не видя его, лишь зная, что оно во-о-он за той горкой, испытываешь волнение, сравнимое, наверное, с первым свиданием. И хотя понимаешь, что море – не девушка, и никуда от тебя не убежит, всё равно надеешься увидеть его спокойным и ласковым, нежели хмурым и неприветливым. Мне в этом смысле везёт: когда я приезжаю к морю после долгой разлуки, оно всегда спокойно. Потом, бывает, разойдётся, поиграет тёмными валами, поплюётся белой пеной… Ерунда, у всех бывает плохое настроение.
Наивные детские восторги сидят в уютном уголке моей памяти, и не хотят уходить, не торопятся освободить место для сегодняшних, взрослых впечатлений. Детские – они ярче, чище, безоблачней. Сколько лет прошло — сорок?, больше? — а я всё вижу себя с гроздью сизого винограда, только что снятого с лозы; или с липким от жары козинаком, к которому намертво приклеился обёрточный целлофан. Я сижу в полосе прибоя; тёплые волны набегают, шлёпая меня по голому заду, шипят и пузырятся, нехотя уползая обратно в море. Прогулочный теплоходик стоит на якоре совсем недалеко, по узкому трапу отец заводит меня на борт. Поднять якоря! Малый назад! Наш кораблик пятится задом, разворачивается, и – полный вперёд! Пенятся зелёные воды за кормой, чайки кричат что-то на морском языке; а над палубой, над чайками, где-то между морем и облаками плывёт бархатный голос Эдуарда Хиля:
Как провожают пароходы —
Совсем не так как поезда.
Морские медленные воды
Не то что рельсы в два ряда.
Как ни суди, волнений больше —
Ведь ты уже не на земле,
Как ни ряди, разлука дольше,
Когда плывешь на корабле.
Вода, вода,
Кругом вода…
Сегодня это назвали бы суперхитом, а тогда просто — хорошая песня.
Теплоходик отвозит нас от берега, привозит обратно – вот и вся прогулка. Но за эти полчаса обретаешь столько счастья, сколько никогда не получить взрослому даже от кругосветного круиза на суперлайнере.
40 лет спустя…
Недалеко от Дагомыса есть одно местечко. Если сразу после моста свернуть направо, то между автодорогой и железкой откроется неожиданно большое пространство – “долина” местной речушки. Вода в ней появляется лишь весной или после сильных дождей; летом каменистое русло пустует, и для “диких” автотуристов здесь всегда найдётся место. Если нет аншлага, то можно заехать даже на фуре. Три штуки влазят – проверено. Вообще-то я иду на Сочи, но в это время заехать на базу совершенно нереально, поэтому дневной ажиотаж курортного города я решил переждать здесь. Обычно я сторонюсь больших скоплений народа, но выбора нет; никто не приготовил для меня персональный пляжик, где слышны лишь шум прибоя да хриплые голоса чаек. Я хоть и люблю комфорт и тишину, но не очень привередлив. Плед, взятый из машины, пачка сигарет и бутылка минералки – этого хватит, чтобы скоротать время до вечера. Ну и в море пару раз окунуться.
Море, солнце и прибрежная галька совсем не изменились. Но песни теперь другие. Из динамиков стоящей по соседству “пятнашки” залихватски голосит Сердючка:
Если наутро
Болит твоя голова,
Мы скажем прямо –
Ты не умеешь пить…
Хит сезона. Кто-то наблюдательный заметил: хочешь узнать, как живут люди – послушай, какие песни они поют. Послушал. Стало грустно. Хотя для кого-то тема очень актуальна. Из мутно-зелёной палатки выползло сходное по цвету тело с лицом китайского пчеловода, тяжко вздыхая полезло в салон машины, потом проверило пустые бутылки вокруг палатки… Хорошо мужик отдыхает. В Карелии, откуда он судя по номерам, приехал, столько однозначно не выпить.
Недалеко от меня на надувном матрасе загорает блондинка. Матрас похож на угловатую красно-жёлтую камбалу пузом кверху, и блондинка в жёлтом купальнике теряется на этом пузе, как цыплёнок в одуванчиках. Она явно скучает. Полюбовалась розовым маникюром, растопырив пальчики сперва на одной руке, потом на другой. На обеих сразу. Потом, приподняв голову, придирчиво осмотрела себя как бы со стороны. Что-то не так. Сползла с матраса, перевернула его красной стороной кверху и возлегла. Стало гораздо лучше. Жёлтое на красном – подсолнух в помидорах. Украдкой покосилась на меня. Я показал большой палец – классно! Блондинка подумала, и скорчила мне рожу. Я не остался в долгу и показал ей язык. Она одарила меня щербатой улыбкой. Ну вот, можно сказать, познакомились.
Блондинке с виду лет шесть – семь, точнее не определю, а интересоваться возрастом дамы — все знают – совершенно не комильфо. Её папа с мамой в десятке метров от дочки пытаются поставить палатку, но колышки никак не хотят входить в спрессованный щебень. Рекомендую им насыпать мелких камней в пакеты и привязать растяжки к ним. Оба с энтузиазмом идут собирать галечник.
А мама хороша. Улыбчивая платиновая блондинка с крупными кудрями; полные губы, огромные голубые глаза – повезло доче с таким наследством. Точёная некогда фигурка слегка оплыла, но почти незаметно. К тому же известно, что женщины, имеющие небольшой лишний вес живут дольше мужчин, обративших на это внимание.
Папа – изрядно полысевший кривоногий пингвин с конопушками по всему телу, величаво вышагивает рядом с красоткой-женой. Во мне шевельнулась лёгкая досада – в этой паре пингвин явно лишний, как светофор на автобане; но откуда мне знать – вдруг человек хороший. Судя по древнему “Пассату”, любят его отнюдь не за деньги.
* * *
Темпераментное южное солнце пытается сжечь мою по-уральски синюшную шкурку, но прохладный морской бриз милосердно остужает её, гладит нежным солёным ветерком, щекочет ноздри лёгким рыбно-илистым амбре. В шуме прибоя, в чаячьей перекличке постепенно растворяются посторонние, не присущие Природе звуки: и вопли неугомонной ребятни, и малахольная Сердючка, и даже кишковидный ящер с буквами “РЖД” грохочет по мосту почти беззвучно, словно вдруг включился фильтр помех, замечательный такой слуховой эквалайзер. Хочется прикрыть глаза и думать о чём-то приятном. Да хоть о тех же блондинках.
Почему-то сложился стереотип, что блондинка – олицетворение глупости. Не верьте! Это злобные инсинуации завистниц и неудачников. Мне встречались умнейшие блондинки так же часто, как и совершенно глупые женщины других мастей.:)
Блондинки – это воплощение нежности; чего-то белого, мягкого и пушистого, окружавшего нас с первых дней жизни. Если окунуться в историю, то можно увидеть закономерность: ни одна из заметных женщин-политиков не была блондинкой. Можно истолковать этот факт как неспособность блондинок к умственной деятельности, но на самом деле это говорит об их мягкости и неконфликтности. Согласитесь, довольно сложно представить себе Мегеру со светлыми волосами. Если вам встретится агрессивная блондинка, не верьте своим глазам — она наверняка фальшивая.
Блондинка — это катализатор мужских амбиций, кислород в реторте с тлеющим угольком. Многие женщины пробуждают в мужчинах рефлекс павлина, но в случае с блондинками хвост куда роскошнее и перья гораздо ярче. Блондинки – это экзамен для нашей маскулинности. Они даны нам во испытание мужских добродетелей, и если вам не хватает терпения и снисходительности, значит, блондинка – это не ваш вариант.
Блондинки – исчезающий вид. Учёные-блондинологи выяснили, что последняя натуральная блондинка родится в Скандинавии в 2200 году. Ну какой охотник не захочет иметь своим трофеем такой эксклюзив?
Я никогда не слышал, чтобы блондинка захотела перекраситься, скажем, в шатенку, или, избави Боже, в брюнетку. Зато я знаю о миллионах темноволосых дам, не жалеющих времени и денег, лишь бы приблизиться к мужскому идеалу хотя бы внешне. Их тактика – охота за охотником. Их любимая уловка – прикинуться слабой и беззащитной: “Милый, я ничего в этом не смыслю, а ты такой сильный, умный, отважный!” Даже если она дипломированный сантехник с чёрным поясом по каратэ, то вы узнаете об этом совершенно случайно, а до этого радостного момента вам самим придётся чинить унитаз и биться с хулиганами. Пусть у вас это плохо получается, тем не менее – положение обязывает.
Другое дело блондинки; они бесхитростны и прямолинейны. Если она, сияя глазами, скажет: “Любимый, я пожарила этот борщ специально для тебя!” — у вас просто не будет другого выхода. Вы съедите всё, и попросите добавки, и будете искренне восхищаться этим… этой… ну, тем, что съели, в полной уверенности, что ресторанная кухня — это полный отстой рядом с её кулинарными талантами.
В общем, блондинки – не для слабаков.
Но мы не ропщем. Мы не попались в хитроумные ловушки меланиновых бестий, мы сами добыли свой белобрысый трофей, и это частично примиряет нас с участью настоящего мужчины.
* * *
Грязноватая полоска суши от моря до железнодорожной насыпи, усеяна белёсыми тушками сибиряков, уральцев и прочих северян, как лист тутовника коконами шелкопряда. Более возвышенным натурам грохот вагонов и свистки локомотива напоминают о трагической судьбе Анны Карениной. В паре метров от берега сидит в волнах огромная мамаша с обводами тяжёлого броненосца. Многочисленные складки под серым купальником топорщатся ярусами палубных надстроек, спереди выпирают две огромные башни главного калибра, строгие очки в квадратной оправе смотрятся иллюминаторами ходовой рубки. Рядом с ней суетятся двое мелких пацанов, словно портовые буксиры, которые тщетно пытаются столкнуть с мели грузный флагман.
Пока я наблюдал за спасательной операцией, на берегу появилась моя белобрысая соседка. На ручках-тростинках красовались розовые надувные манжеты. Не думаю, что родители отпустили ребёнка купаться одного, эта прынцесса сама по себе.
Она зашла в воду, осторожно ступая по скользким камням, изгибаясь худеньким телом и раскинув руки для равновесия. Постояла в раздумье, сняла нарукавник и напялила его на ногу. Со вторым поступила точно так же; получилось чуть выше колен. Знакомая тема. Я, помнится, в её возрасте тоже недоумевал, почему все взрослые такие тупые и до сих пор не догадались сделать надувные тапки, чтобы ходить по воде, аки посуху. До экспериментов дело, правда, не дошло, но вот теперь я присутствую при историческом событии. Вообще-то здесь мелко, мне по колено, и чтобы утонуть надо постараться; но всяко бывает. Я подошёл поближе.
Волны на море почему-то разные, на две-три маленьких приходится одна побольше. Вот первая волна – ничего. Испытательница сделала пару неуклюжих шагов в глубину. Ещё волна – её чуть оторвало от дна, но устояла, взмахнув руками. Следующая – наша. Вспухающий изумрудный вал подхватил и понёс к берегу розовые поплавки, оставив на месте их владелицу. Падая, она рефлекторно вытянула вперёд руки и жёлтой испуганной лягушкой плюхнулась между волнами.
Я хотел подхватить её во время падения, но нога соскользнула с подводного булыжника, и я бултыхнулся рядом. Стоя на коленях, выдернул её из-под набегающей волны, поднялся, прижав к себе жертву неудачного эксперимента. Ну всё, искупались – теперь можно и на берег. Она хлебнула-таки черноморской водички — закашлялась, хлопая белыми ресницами с недоумённым и обиженным видом. Как же так – блестящая идея, всё рассчитано, и вдруг – полное фиаско. В бесформенной мокрой панамке, с куцыми хвостиками, она была так трогательно-несчастна, что пропала всякая охота читать ей нотации. Испуг прошёл, и она, надув губки, и хлюпая носом, с упрёком проворчала:
— Я чуть не утонула!
Ага, а я Бэтменом здесь работаю. Простите, мэм, моё опоздание; я слегка задержался, чтобы надрать задницу Зелёному Гоблину.
Встречными курсами разошлись с мамашей – броненосцем. Неугомонные буксирчики за руки тащили её на глубину. Броненосец неодобрительно сверкнул очками, заподозрив во мне нерадивого папашу.
К нашему возвращению на место дислокации соседская палатка уже была установлена. Пара растяжек тянулась к “Пассату”, ещё две были привязаны кокетливыми бантиками к ручкам ашановских пакетов, полных щебёнки. Старшая блондинка лучезарно улыбнулась:
— Спасибо за совет!
Из палатки высунулся конопатый пингвин, холодным взглядом погасил её улыбку, ревниво покосился на меня …
Ну вот, опять это чувство досады. Видимо, во мне сидит пещерный охотник.
Была у наших пращуров такая традиция — лупить дубинкой по черепу более удачливого соплеменника и отнимать у него добычу – окорок мамонта, пещеру с видом на водопой, симпатичную самку. Этот обычай эволюционировал с доисторических времён, стал более цивилизованным и теперь называется завистью. Хотя не знаю, можно ли назвать это эволюцией, ведь и в наше время можно легко получить по башке ровно за то же самое. Но я душу в себе атавистические инстинкты и пытаюсь от всей души пожелать счастья лысому кривоногому пингвину.
***
Через полчаса юная соседка вновь появилась рядом — в розовом сарафанчике и розовых босоножках, с причёской-хвостиком, затянутым розовой резинкой. Несмотря на блондинский дресс-код, выглядела она строже и солиднее. Присев на корточки, протянула мне розовую ладошку:
— Эва!
Вот именно так — Эва. Не Ева – пусть древнее, но незатасканное имя; а на буржуйский манер – Эва. Эксепшен оридженел, блин. Мне вообще везёт на редкие имена — Жанна, Злата, Эва. С трепетом ожидаю встречи с Баррикадой — говорят, есть такое женское имя.
Ну что ж, прелестное дитя, будем знакомы. Я представился. Эва деловито пошарила в розовой сумочке, извлекла такую же розовую записную книжку.
— У тебя есть телефон? — ненавязчиво поинтересовалась она, и увидев мои удивлённо поднятые брови, пояснила: — Друзья ведь должны общаться.
Ну да, конечно. И чтобы поддерживать реноме друга, я буду регулярно извлекать тебя из морской пучины.
Пока она, высунув розовый кончик языка, старательно выводила цифры в блокноте, я пытался угадать, каким будет ответный жест благодарности, алаверды, так сказать. В том, что он последует, я не сомневался: с этой мелкой “мисс непосредственность” скучно не будет никому. Родителям – в первую очередь.
Эва вновь нырнула в сумку, покопавшись, вытащила что-то, и, проворно цапнув меня за руку, вложила в мою ладонь. Камень. Плоский, размером с зажигалку продолговатый камешек тёмно-серого, или даже фиолетового цвета с яркими белыми прожилками. Но главное – в нём была дырка, неровное округлое отверстие почти посерёдке. “Куриный бог”. Говорят, что такой талисман защищает от болезней и приносит удачу. А ещё – он исполняет желания.
— Он исполняет желания. — вслед моим мыслям повторила Эва.
Я скептически покрутил камень в пальцах, подбросил на ладони, и подмигнул собеседнице:
— Мороженку хочешь?
Эва посуровела, сжала губы, и отчеканила:
— Он исполняет желания, а не капризы! – и, смягчившись, добавила: — Только самые сильные желания. Ну или мечты. У тебя есть мечта?
Вопрос, конечно, интересный. Пока я вспоминал значение этого слова, Эва вновь ухватила мою пятерню, и сложила мои пальцы вокруг камня.
— Сожми его в руке. Сильнее. Вот так, — маленькие холодные ладошки обхватили мой кулак. – Закрой глаза и не думай!
Вот те раз – не думай! А как мечтать, не думая? Улыбаясь про себя детской непоследовательности, я зажмурился, придумывая, что же рассказать ребёнку по завершении “сеанса”. Детские игры всегда полны загадочности и преувеличенного смысла; куда уж нам, взрослым прагматикам, со своими никчёмными проблемами.
А и правда, о чём я мечтаю? Давно уже забыл, как это делается. Ну вот, сейчас и узнаем. С помощью волшебного камня перед моим мысленным взором предстанет… ну, скажем, Анджелина Джоли. Нет, надо быть патриотичнее. Пусть будет Вера Бреж…
* * *
…ветер врезал по лицу с такой силой, что я поперхнулся воздухом пополам с солёными брызгами; грохот волн, потоки воды на палубе, слепящие вспышки солнца среди парусов. Толстенный пеньковый канат натягивался струной, звеня от напряжения и выжимая из себя капли воды.
Пологие водяные горы шли сзади, под углом к курсу; судно, кренясь на левый борт, взбиралось на вершину, чтобы тут же рухнуть в очередную зелёную пропасть. Крепкий зюйд-ост гудел в снастях, выгибая спины парусов; мощный форштевень с отчаянного замаха рубил волны, разбивая их на миллиарды зелёных осколков и превращая в радужную пыль.
Я почему-то совсем не удивился, оказавшись вдруг на корабле, и появившийся рядом рыжий здоровяк ничуть меня не смутил. Говорил он явно не по-русски, но я удивительным образом прекрасно его понимал. С беспокойством оглядываясь назад, он озабоченно пробасил:
— Капитан, чёртов шторм нас не отпустит, через пару часов придётся ложиться в дрейф!
Дрейф. Это когда судно почти без парусов, как соринку в бурном потоке, бросает в разные стороны, лупит волнами в борта, расшатывая и разбивая прочнейшие доски корабельного набора; когда по трюмам летает вроде бы надёжно принайтованный груз, калеча любого, рискнувшего туда спуститься; когда тут и там возникают течи, и нужно качать и качать эту чёртову помпу, пока не утихнет шторм. Мачты жутко трещат, грозя рухнуть и оборвать весь такелаж, и бешеные потоки мчатся по палубе, норовя смыть за борт всё, что на ней появится.
Я посмотрел назад. Огромная туча к юго-востоку нависала свинцовой медузой, шевеля серыми щупальцами ливня; буря смоляной кистью тушевала линию горизонта, перемешивая небо и океан в одно целое. Контраст с голубым солнечным днём впереди был разительным. Шторм обещал быть жестоким; здесь, в ревущих сороковых широтах, других не бывает.
Боцман, сверкая золотым зубом сквозь рыжую бороду, доложил:
— Ход — десять узлов, капитан!
И это на фордевинде, с зарифленными брамселями. Это значит – верхние паруса убраны, ветер дует почти сзади. Медленно, медленно! Хорошо бы добавить парусов, но если шторм нас догонит, то придётся несладко. Полотнища может порвать в клочья, толстенные балки рангоута поломает, как спички. Посылать людей для уборки парусов в шторм тоже опасно, поэтому нужно делать это заранее, если уже очевидно, что от него не спастись.
Не спастись…
— Джон, отдать рифы, стаксели ставить, пять румбов к ветру! Обрежем нос этой буре…
Боцман секунду помедлил, и борода его шевельнулась в улыбке:
— Я понял, сэр! Сделаем, сэр!
И уже через полминуты я сквозь грохот волн услышал с юта свист его дудки и зычный бас:
— Шевелись, дьяволы!… акула вам в глотку…
Ловкие матросы мурашами расползлись по вантам и реям, споро орудуя галсами. Все нужные паруса поставлены, корабль приведен к ветру; казалось, до предела натянутые снасти зазвенели от напряжения, удерживая в парусах бешеную силу ветра.
Теперь мы шли в полный бакштаг, оставляя бурю слева сзади. При таком курсе паруса не закрывают ветер друг другу; но если десятибалльный шторм застанет нас с полными парусами — значит, мы проиграли. Если успеем убраться с пути урагана, то победили. Всё просто. Только как угадать его, этот путь…
Здесь, в сердце океана, куда не могут долететь даже морские птицы – извечные спутники моряков, среди тысячемильного одиночества можно надеяться только на себя. Океан – живая стихия, первобытная и безжалостная. Если ты сражался с ним до конца, но он оказался сильнее – это смерть. Океан не берёт пленных, и если смалодушничал, сдался – это смерть. А если нет разницы, зачем чего-то бояться?
…………………………………………………………………………………………………..
… К вечеру мы опять шли прежним курсом. Нас неплохо потрепало, но мы всё же обхитрили стихию, пройдя у бури под самым носом.
Корабль, окутанный облаком парусов, легко нагонял отобранное штормом время. Матросы чинили повреждённые снасти, поглядывая в сторону камбуза и вполголоса проклиная медлительность кока.
Остывающий огненный шар стремительно тонул в розовой пелене. Облака, тлея по краям и сверкая огненным перламутром, заботливо укрывали уставшее солнце, оставив лишь золотистое сияние под бирюзово-жёлтым небесным балдахином. Но на прощанье, приподняв краешек облака, оно всё же протянуло длинные нежно-розовые пальцы, слегка коснувшись ими влажной тугой парусины…
* * *
Бледнея и теряя краски, наваждение медленно растаяло. Я сидел на черноморском берегу и пытался осознать произошедшее. Что это было? Гипноз? Колдовство? Я ощутил в руке что-то небольшое и твёрдое, медленно разжал пальцы. Камень был почти горячим и будто светился изнутри.
Тёмно-синие, настороженные глаза Эвы смотрели выжидательно, как на кролика, которого фокусник только что вынул из шляпы.
— Ты не будешь плакать?
— Что? Плакать? – я ещё не вернулся в себя, я был ещё там, среди ветра и парусов, и луч закатного солнца был тем самым, последним лучом, окрасившим паруса в золотисто-розовый цвет. – А это обязательно?
— Не знаю, – пожала она плечами. — Мама плакала. Обняла меня сильно-сильно,.. и плакала. У меня потом майка была мокрая.
Нда, видать, не кривоногого пингвина камень показал…
— А папа что сказал? – меня съедало любопытство. Интересно же узнать, о чём мечтают пингвины.
Эва погрустнела.
— Он сказал, что это детские глупости, а мечтают только бездельники…
Нет, это он зря, конечно. Я-то уж точно не бездельник.
Я подержал на ладони остывающий камешек, такой невзрачный с виду, и протянул Эве:
— Возьми. Тебе обязательно пригодится. Когда-нибудь…
Обычно, когда описывают морской закат, вспоминают, как огромное красное солнце тонет в бездонной морской пучине. В тот вечер я ничего такого не видел, просто потому, что произошло это за далёкой прибрежной горой, и нам осталось наблюдать лишь краешек. Стемнело по-южному стремительно, и розовая полоска неба за Дагомысом тоже очень скоро погасла. Затихли детские голоса, от маленьких мангалов потянулся к берегу ароматный дымок. Здесь, в стороне от ярких санаторных корпусов и чистеньких ведомственных пляжей наступал свой вечер – вечер скромного и незатейливого мирка эконом-класса.
Мне пора было уезжать, и надо бы проститься с новой подружкой, пожелать ей хорошо учиться, слушаться маму, прочих глупых банальностей… но не хотелось. Прощаться не хотелось. Я знал, что камень с дырочкой не покажет мне больше того, что уже показал, но как моментально попавший в зависимость наркоман, я жаждал вновь испытать то, что могло случиться, но не случилось. Я убегал от искушения.
Пока грузовик, рыча, взбирался по тесной дорожке, я не видел тех, кто остался внизу; но поворачивая к трассе, всё же заметил возле палатки тоненькую фигурку в розовом сарафанчике, и на прощание трижды моргнул аварийкой: – “Спасибо и удачи!”
* * *
С вами, наверное, такое тоже бывало: вдруг вспомнишь что-нибудь хорошее, и встанешь столбом посреди улицы, выпав из реальности и блаженно улыбаясь сам себе; а прохожие, обходя внезапную помеху, хмуро косятся, как на сбежавшего психа. В этот раз воспоминания обрушились, словно пушистый снег с потревоженной ёлки, искристые, светлые, радостно-освежающие; прохожих в кабине, к счастью, не было, и я от души рассмеялся.
Невзрачный камешек выворотил из подсознания такой мощный пласт воспоминаний, о которых я и не подозревал. Я вспомнил судомодельный кружок, в который сходил всего лишь три раза. Там мне предлагали строить модели катеров с резиновым моторчиком, а я хотел сразу парусник. Вспомнился Генка Сорокин из соседнего дома, с которым мы зубрили названия парусов и учились вязать мудрёные узлы. Мы даже отсылали документы в Мурманскую мореходку; уж не помню, по какой причине нам отказали. Странно, во дворе были друзьями, а вспомнил о нём лишь сейчас.
А ещё вспомнил, как в пятом классе построил простецкую модель колумбовской “Санта-Марии”. Узнав, что одноклассница бредит Грином, я покрасил паруса анилиновой краской для пряжи, и подарил. Паруса получились не алыми, а цвета “бордо”, но дело даже не в этом; впарить португальскую каракку пятнадцатого века под видом английского галиота – такого фейка не видывали даже Христофор Колумб с Артуром Грэем.
И нашёлся ещё один след потерянной было мечты.
В далёком 80-м году мне попался модельный чертёж фрегата ”Паллада” – трёхмачтовика почти полутораметровой длины. Через три месяца был готов корпус, мачты, бушприт и большая часть такелажа. Даже пушки с лафетами, кнехты, юферсы и якоря были готовы, и лежали в жестяной коробочке из-под импортного чая. И тут – армия. Вернувшись через два года, я как-то охладел к моделизму, появились новые друзья и другие интересы. А весь тот “мусор”, который после меня остался, мама заботливо собрала в ящики и коробки, и засунула на антресоли, на самую дальнюю полку. Я видел однажды коробку от пылесоса, в котором успокоилась недоделанная “Паллада”, и даже хотел было выкинуть… Но мать не позволила. “Может быть, внуки доделают”, — сказала она. И я опять забыл о своём увлечении, о своей детской мечте.
А мечта ли это была? Или просто мимолётная страсть, прошедшая со временем, как проходит подобное поветрие у тысяч пацанов и девчонок? Наверное, всё же мечта, если уж волшебный камень окунул меня в эту виртуальную реальность.
* * *
Из-за чёрной горы осторожно высунулась луна с обгрызанным боком, и словно стесняясь своей ущербности, прикрылась лёгкой пелеринкой прозрачного облака. Остывающий воздух струился с гор, неся в долину ароматы пряной травы и свежего арбуза. Цикады стрекотали без умолку, стараясь перетрещать друг друга, как гости в студии Малахова.
Я поставил машину вдоль склада, кабиной к морю. Далеко внизу, под горой, желтели редкие огоньки рыбацких причалов, искрился звёздами тёмный залив. Море никогда не бывает совершенно спокойным; даже ясной безветренной ночью волны сонно играют серебристой россыпью лунных паззлов, которым никогда не собраться воедино. Вот и мысли мои разбегались, толкались, вспыхивали и вновь терялись в темноте, как эти блики на лунной дорожке.
Я думал о детских мечтах. Наверное, это необходимо – иногда возвращаться в детство. Замереть, увидев вдруг парус на горизонте, или сверкающие горные вершины, или звёздную россыпь над головой. Окунуться в светлую грусть оттого, что так быстро и незаметно повзрослел, и жизнь давно перевалила экватор. Всё, о чём грезил, чем переболел в детстве, не проходит бесследно. То доброе и наивное пусть незаметно, исподволь направляло твои мысли и поступки по одному, предопределённому ещё тогда руслу. Оно всегда было твоим стержнем, основой, на которую за многие годы наслоились тысячи поступков, ошибок, испытаний, обветрив душу и укрыв её скорлупой недоверия и отчуждённости. Но внутри по-прежнему – почувствуй! – мягкая и тёплая сердцевина. Она обязательно есть, просто о ней иногда забываешь…
У меня есть ещё одна мечта. Совсем маленькая, и уж здесь-то я обойдусь без “куриного бога”.
Я хочу приехать к маме, и достать с антресолей старую, большую, пыльную коробку. Я знаю, она всё ещё там. Я обязательно выкрою пару-тройку недель, дострою этот фрегат, и подниму на нём паруса — все до единого. Я наполню их ветром, – я знаю, как это делается, — и подарю внуку. Он будет смотреть на этот парусник, большой и красивый, и кто знает, может, у него тоже появится своя мечта. Красивая и большая.
* * *
P.S. А Эва мне так и не позвонила.
Блондинки – они такие :).