Нейро. История одного шприца

Футляр небольшой, продолговатый, как раз для хорошей авторучки. Легко помещается в карман, весит граммов пятьдесят, теплый от руки и гладкий. И все же я чувствую его тяжесть, словно несу в кармане металлический штырь.

* * *

В парке я увидел скамейку. Садясь, прижал к себе полу плаща и ощутил опухоль футляра под тонкой тканью.

Содержимое сохранялось при комнатной температуре 18 часов, из которых прошло минут сорок. У меня было достаточно времени.

Мальчишка, шаркая роликовыми коньками, прокатился мимо и рухнул на скамейку наискосок, скособочив колени.

Полчаса назад я вышел из кабинета Штраумана. Дед был не в настроении, отвечал нехотя и резко, глухо кашлял в платок и ни разу не встретился со мной взглядом. Так старики дают советы, которыми, они знают, все равно не воспользуются. Но я уже заплатил, и он вынужден был говорить со мной через плохо скрываемое пренебрежение.

— Нейростимулятор локального действия, — он выложил шприц на марлевую подушку в металлическом судке. — Колоть в вену равномерно, медленно.

На слове «медленно» он повысил тон — никто не колет медленно. Всем надо поскорее.

— Медленно, повторяю. В течение минуты, лучше трех.

Он показал как надо с помощью авторучки. Закатал рукав рубашки. Показал тонкие синие вены. Перетянул воображаемый жгут. Поработал кулаком. Острие ручки оставило след на руке. Проколол (как бы) вену. Большим пальцем надавил на поршень. Медленно. Медленно. Минуту. Лучше три. Бросил ручку, прижал воображаемой ваткой воображаемое место укола.

От шприца и футляра можно избавиться с бытовым мусором. Если появится опухоль, покраснение, показать врачу. Его не искать.

Я уточнил, как скоро начнется действие. Как я узнаю?

— Узнаете, — буркнул Штрауман. — Это невозможно не узнать.

На стене Штраумана висело несколько фотографий. Среди них я узнал Высоцкого, совсем молодого, лет двадцати.

— И он тоже? — спросил я.

Штрауман не ответил.

— Теперь о побочных эффектах, — заговорил он, глядя мимо моего плеча и дыша рывками, вероятно, от подступающего кашля. — Действие нарастает постепенно в течение первых двух-трех лет. В течение жизни может ослабевать, иногда возвращается — индивидуально. Побочные эффекты проявляются через пять-шесть лет, иногда позже — индивидуально. Побочные эффекты не имеют единой симптоматики. В основном проявляются свойственные организму слабости. Повышенная нервозность, склонность к запоям, обострение хронических заболеваний, социопатия, хроническое истощение нервной системы — все индивидуально.

Штрауман некоторое время молчал, потом шевельнулся. Это был единственный раз, когда он едва не посмотрел мне в глаза. Он спросил:

— У вас семья есть?

Я вопросительно смолчал.

— Ну жена, дети есть у вас? — рассвирепел Штрауман, барабаня пальцами по столу.

— Есть. А что?

— Подумайте о них. Очень редко удается сохранить семью. Мало кому удавалось.

— Я подумаю.

— Думайте, думайте. И о себе думайте. Десять-двадцать лет жизни.

— Десять-двадцать останется или на десять-двадцать жизнь сократится? — спросил я, и голос повело от волнения.

— В вашем возрасте получается одно и то же. До моих лет не дотянете.

Шприц — в футляр, футляр — в карман.

В приемной Штраумана ждал парень лет семнадцати. Мы встретились взглядами. Прямые волосы зрительно удлиняли его худое, тревожное лицо. Темные глаза были единственным, что не побелело от испуга; глаза не боялись, но самого его трясло от волнения. Он привстал, сжимая под мышкой тонкую папку. Он не знал, кто из нас Штрауман, и когда настоящий Штрауман распахнул дверь и сделал нетерпеливый жест, парень шмыгнул с поспешностью дворняги.

* * *

Это было сорок минут назад. Сорок минут, за которые я вспомнил свою жизнь.

Мальчуган катался по дорожке вперед-назад, закрывая сезон роликовых коньков. Скоро снег, каток на Красной площади, Рождество, январские праздники, февральские метели. Но пока сухо и спокойно.

Октябрьский день терзал запахами, как булочная. Асфальт пах теплом, листья пахли институтскими годами, дым пах баней у речки Варандейка, крики детей согревали надеждой. Через просветы облетевших лип я видел контуры женщин с колясками, женщин под ручку, женщин с детьми; видел их взмокших отпрысков, сутулых пенсионеров, позднего велосипедиста. В пруду у дальнего конца плавали вопросы лебединых шей.

Ролики грохотали по асфальту, словно кто-то сыпал на пол содержимое детской шкатулки. На секунду я увидел лицо мальчугана, упрямое и теплое от желтого света. Под распахнутым воротом маячило родимое пятно в форме кляксы.

Несправедливо.

Что? Я очнулся, расслышав сказанное сами собой слово.

«Несправедливо», — повторили одни губы.

Несправедливо, что я должен оставить за бортом эту жизнь, рисковать семьей, комкать отмеренные мне годы лишь потому, что хочу выполнить свою работу. Работу не для себя лично, не для обогащения. Я сделаю дело, но его плодами будут пользоваться другие, возможно, я даже не увижу этих плодов…

Единая теория поля на жаргоне называется «теория всего». Она насыщена уравнениями, гипотезами, экспериментами и нуждается в последнем озарении, вспышке разума, общем знаменателе для обобщения всей эмпирики. Я могу избавить нас всех от мучительной рутины угадывания целого по деталям. Один укол. Всего один укол.

Сколько лет. Попытка за попыткой. Каждый раз чуть выше, но все равно недостаточно. Я называю это гравитацией разума, гравитацией, которую не преодолеть силой воли. Сколько еще таких попыток, сколько лет? А залысины на голове все больше похожи на морские заливы. А желудок пошаливает. И почки тоже.

Отношение к нейростимулятору Чезавеке-Борна было разным, чаще скептическим. Его распространение было запрещено, хотя и не строго. Торговали им, как правило, гастролеры, вроде Виктора Штраумана, предлагавшие его через закрытые сообщества.

Но стимулятор работал. Это признавали даже скептики. Он активировал спящие нейронные структуры, повышая интуицию, чувствительность, способность к обобщениям, нестандартным выводам и творчеству вообще. На жаргоне его называли «сывороткой гениальности» или «напитком Сократа»: по легенде древние греки использовали похожий состав для разгона воображения. Ему мы якобы обязаны зарождением наук и искусств. В крайних гипотезах считалось, что аналоги стимулятора Чезавеке-Борна использовали все выдающиеся люди, особенно те, что страдали отклонениями и умерли в раннем возрасте.

Побочным действием было необратимое перераспределение структур головного мозга, которое меняло человека. Без какой-либо системности проявлялись те или иные симптомы, резче становился характер, возникали негативные наклонности, обострялись болезни. Что ждало меня? Алкоголизм? Психозы? Булемия?

«Кобейн вколол себе тройную дозу, — слышал я от одного знатока. — Желудок у него стал ни к черту. И психика тоже. А до этого тихим был».

Желудок, желудок… У меня желудок слабое место. Язва, перитонит, скоропостижная смерть на лекции по ядерной физике…

Солнце просвечивало через желто-красную пену дубов у меня за спиной. Редкие листья падали задумчиво, словно торгуясь с силой тяжести. Мальчик снова сидел на скамейке напротив.

Дом на участке близ реки Варандейка уже стоял под крышей, оставалась отделка да кое-что по-мелочи. Баня готова, хорошая баня, с предбанником и душевой. В следующем году обещали протянуть газ. Семь яблонь из восьми прижились. На втором этаже дома — мой будущий кабинет. В кабинете — полка с моими будущими книгами. Первая книга — обобщение труда последних лет — уже готова наполовину. У сына выпускной класс.

Я достал футляр. Белая коробка. Такая легкая и такая тяжелая. Это ведь не моя идея. Навязанная. Хитрые люди подвели меня к этой идеи. Подтолкнули. Хотят спрятаться за моей спиной. Берут на слабо.

Я пошарил во внутреннем кармане плаща. Достал пакет с логотипом аптеки. Завернул футляр. Аккуратно, словно мне важно было сохранить содержимое (мне было неважно), опустил пакет в урну.

Я пошел по дорожке к сквозному выходу из парка, когда сзади заклацали ролики. Я обернулся. Мальчишка, схватив пакет из урны, быстро удалялся в другую сторону.

— Стой! — закричал я. — Стой, дуралей! Это яд! Выкинь его!

Но мальчишка не остановился. Мог ли я его догнать? Возможно. Но странный паралич воли, тоска и безразличие погнали меня прочь из парка.

Первое время я часто вспоминал того мальчугана и корил себя, что не сделал попытки догнать. Скоро мысли о нем стали звоном далеких колоколов. Что мальчишка сделает со шприцем? Выльет в лужу и превратит в водный пистолет.

* * *

Бледный юноша из приемной Штраумана оказался актером Александром Косолобовым — я без труда узнал его в сериале и теперь с любопытством следил за карьерой. Супруга записала меня в его поклонники, хотя и не понимала истинных причин моего интереса.

— Иди, тут твой Косолобов интервью дает, — кричала она, и я безразлично отмахивался, чтобы потом найти запись в youtube и, впившись взглядом в Косолобова, искать то, что спрятано между строк.

Косолобов ничем не выделялся среди актеров своего поколения. Он играл в семейных драмах и криминальных сериалах. Молодому и не очень фактурному актеру доверяли роли второго плана или вовсе эпизодические. Дерганый сын олигарха, неловкий помощник следователя, друг главного героя, влюбленный в его подругу…

О личной жизни его известно немного: родители Косолобова жили в Твери и отношения с ними были неважными. Он женился, но не слишком удачно и через несколько лет вроде бы развелся.

Позже Косолобов поступил в театр, где со временем стал играть главные роли. Мы изредка посещали его спектакли, особенно премьеры, которые размечали его карьерный путь. Премьер я всегда ждал с нетерпением и известной нервозностью, боясь увидеть признаки его перерождения. Я пытался понять, решился ли он на укол; просрочил ли содержимое; выбросил ли в урну? Может быть, нейростимулятор действовал слишком избирательно или не действовал вообще?

Супругу удивляла прихотливость моих предпочтений, ведь раньше к театру я был равнодушен. Но она радовалась возможности вытащить меня на люди. Косолобова она недолюбливала, он казался ей несерьезным и «каким-то вихлястым», но мой авторитет был сильнее, она верила, что в актере что-то есть или просто мирилась с его присутствием на сцене, как умеренной платой за светский раут.

Со временем он стал играть по-другому, истово, надрывно. Это взволновало меня. Я почти убедил себя, что Косолобов не решился использовать стимулятор и, подобно мне, избавился от него еще тогда. Но что-то мрачное и резкое в его актерской игре заставило меня усомниться в своих выводах.

И все же его работы нельзя было назвать талантливыми. Он очень старался — и это, пожалуй, все что я смог заметить.

— Знаешь, я что-то устала от него крика, — осторожно сказала супруга после одного из спектаклей, и подо льдом внешнего разочарования мне удалось скрыть толчок радости.

Однажды я зашел к нему в гримерку после модернисткой постановки «Гамлета».

Гамлет сидел один, уставший, грим с близкого расстояния казался неряшливым. Он хотел избавиться от меня тут же, но я напомнил ему место нашей первой встречи.

— А, вы… — протянул он.

Не было ни испуга, ни удивления. Он был очень изможден.

Косолобов сидел вполоборота к зеркалу и был непохож на свое отражение. Одна часть его лица была худой, юношеской, чуть заострившейся, но отражение второй половины смотрело на меня глазами старика.

Я сел в угол. В гримерке пахло лаками и потной одеждой.

— Да, я вколол, — коротко сказал он. — А вы?

— Нет, — признался я. — Я все-таки не Высоцкий.

Он долго молчал. Видя, что я не уйду без подробностей, заговорил снова.

— На что это похоже? Ни на что. Как выпить облученной воды. Она не отличается от обычной по вкусу, действует незаметно. Запускает таймер. Близость смерти — вот стимул. Близость смерти… Не можешь спать, не можешь есть, горишь изнутри, тлеешь, боишься не успеть.

— Вы не жалеете?

— Я? — он поднял удивленные глаза. — Нет. В те годы я был убежден, что у меня есть талант. Может быть, его нет, и что же? — он помолчал. — Знаете, природа творческих людей такова, что творческость есть лишь желание высказаться, но не умение. Только желание — вот что первично. Отсюда столько трагедий. Талант может быть, а может и не быть. Когда его нет, творческость превращается в форму самоистязания. В дым без огня. В пытку гидравлическим прессом. Сыворотка сделала пресс лишь сильнее. Как говорил наш друг Штрауман, это индивидуально.

Я не удержался от пары слов одобрения.

— Вы напрасно себя изводите, вы талантливы, и я давно…

— Прекратите, — оборвал он. — Меня хвалят и ругают, но это ничего не меняет. Я не смогу остановиться. Эта сыворотка жрет меня изнутри, и этого не изменить.

— Но вам, вероятно, важно знать, что о вас думают…

— Нет. Есть только я и только она. Остальное уже не важно.

Я собрался уходить. Косолобов вдруг сказал:

— Знаете, я думаю, Высоцкий ее не применял. Он от природы такой. У него был порок сердца и талант. Риск мгновенной смерти и чувство слова. С самого детства. Ему не нужен был нейростимулятор. Все что нужно — это ощущение близкой смерти и талант.

— Это вам Штрауман сказал?

— Нет. Я сам понял.

* * *

Моя собственная карьера развивалась вполне успешно. Я стал деканом факультета, а в год, когда мне исполнилось 55 лет, ректором крупного вуза. Я вел научную работу в России, Германии и США. Я читал лекции по квантовой механике, ядерной физике, теории относительности. Я любил раздел, посвященный «теории всего», как пример несбыточных чаяний человека, как некий абсолют, к которому нужно стремиться, не огорчая себя мыслями о недостижимости предела. Нет ничего невозможного — подмигивал я студентам, толкая их к болотам, в которых не хотел увязнуть сам.

Сын пошел по моим стопам, защитил диссертацию; дом у реки Варандейки был обжит; в кабинете с окнами на заводь появилась полка с моими книгами; пес Туман из щенка с колючими зубами превратился в ленивого вислоухого старика.

Сам я не чувствовал себя стариком. Я жил полной жизнью, много ездил, выступал с лекциями и отдыхал за границей. Даже визиты к врачу, все более нервозные, не лишали меня надежды. «Креатинин высоковат… Будем разбираться. Но в остальном неплохо. Еще поработаешь на благо отечества», — говорил знакомый главврач, разглядывая анализы.

Кто-то уезжал за границу, кто-то получал Нобелевскую премию. Я стоял на перекрестье дорог, наблюдая за судьбами коллег и бывших учеников с невозмутимостью светофора.

Оглядываясь на свою жизнь, я не помнил ни бессонных ночей, ни срывов финансирования, ни споров до хрипоты с коллегами. Сидя в своем кабинете с видом на заводь реки Варандейки, я писал научные труды и это, вкупе с крепкой семьей, было моим счастьем.

В качестве высшего признания заслуг перед шестидесятилетним юбилеем я был представлен к государственной награде. Обычно ее вручал президент России в Кремле, но в тот год президент был уже нездоров, и за день нам объявили, что церемонию проведет министр науки. Это не уменьшало значимости награды и все же оставляло привкус разочарования.

Мне не довелось познакомиться с президентом раньше, но я искал встречи неоднократно, желая пожать ему руку с тем же почтением, что он готов был оказать лауреатам премии. Но раз за разом эти встречи срывались, отменялись, переносились. Подходил к концу его второй срок, а судьба все не давала нам увидеться.

«Фигура исторического масштаба», — говорила супруга, распаляя во мне желание быть запечатленным в хрониках в момент нашего рукопожатия.

Нас собрали в дворцовом зале. Чиновники отчеканили приветственные речи. Шесть лауреатов, и я среди них, стояли у трибуны, аплодируя синхронно с залом.

Неловкая пауза предваряла награждение. Суетливый ветерок пробежал по залу. Мы продолжали стоять у трибуны, перекидываясь шутками, шесть старых академиков, не утративших чувство самоиронии. Вяло щелкали затворы фотоаппаратов.

Из дальней двери появился президент. Зал стих. Он шел по красной дорожке своей резковатой походкой, обгоняя министров и советника. Он негромко извинился за опоздание, сказал несколько приветственных слов, адресованных больше нам, чем залу, и приступил к формальной процедуре. Часть зала, где находились журналисты, взорвалась истерикой фотовспышек.

СМИ писали о прогрессирующей болезни президента. Но мне сложно было поверить, что в этом молодом, столь стремительном человеке поселился неизлечимый недуг. Говорили, что болезнь сказывается на его рассудке, что ключевые решения принимают помощники, что президента специально готовят к публичным выступлениям в дни просветлений.

Но сейчас, когда своим рукопожатием он чуть притянул меня к себе, когда в лукавом взгляде читалось одобрение, когда медаль оказалась приколота к лацкану моего пиджака твердой его рукой, я не распознал в нем признаков увядания .

— Благодарю вас, — сказал он.

— Это я вас благодарю, — я задохнулся и повторно протянул руку, что вызывало у него улыбку. Я смутился. Как школьник, ей богу.

И в этот момент я заметил под ослабшим узлом его галстука родимое пятно в форме кляксы.

Родимое пятно в форме кляксы…

Почему я не замечал сходства раньше? Я не искал его. Я не ожидал. Я забыл лицо того мальчугана на роликах вскоре после нашей встречи. Я помнил лишь торопливый звук его роликов, когда он улепетывал от меня по дорожке парке.

* * *

О смерти самого молодого президента страны мы узнали лишь на следующий день. Он был самым молодым, когда заступил в должность, и умер, оставаясь им. Смазанное впечатление последних месяцев его недолгой жизни горячо обсуждалось прессой, но я знал, что через десять и через сто лет эти пикантные подробности станут лишь пылью на фундаменте его монумента.

Как тот решительный мальчуган на роликах додумался вколоть себе содержимое шприца? Знал ли он, на что идет? Вколол бы, если бы знал?

Но об этом я думал позже. В день его смерти мы с супругой были в театре на премьере моноспектакля Александра Косолобова.

Зал был полон. Билеты удалось достать лишь благодаря моим знакомствам в театральных кругах. Косолобов сильно похудел, лицо его осунулось, острым стал подбородок, глубже провалы около носа. Кажется, он намеренно не использовал грима, одет был в простую рубаху и свободные штаны, глаза его, черные и беспокойные, перестали казаться чем-то инородным его лицу. Играл ли он себя или то, что поселилось в нем с уколом шприца? Но играл он великолепно.

Нет, он не играл. Он — был. Он жил. Он разговаривал с залом. Он вытащил из нас так много, что невозможно было понять, кто в этом спектакле главный герой. Резкость его ранних работ, его надрывный репертуар, драма его личной жизни оказались вдруг добровольно списаны в утиль, потеряли значения, рассеялись в дыму прошлого. Разговор спокойный, как беседа с покойным отцом, потекла своим руслом.

— Как ты его разглядел? — качала головой супруга. Слезы текли по ее щекам. — Теперь я понимаю…

В третий раз актера Александра Косолобова ненасытная публика вызывала на бис, в третий раз он, с охапкой цветов в руках, кланялся, и кланялся, и кланялся, роняя лепестки.

Его темное лицо проглядывало через соцветия лилий, хризантем и белых роз, и оттого казалось еще более черным, изможденным, больным. Но он был счастлив. Он был счастлив так, что через нашу общую с ним тайну я вдруг ощутил его счастье, как свое.

И сам я никогда так счастлив не был.

34 Comments

  1. «Области тьмы» — мой любимый фильм. Часто думаю над темой, которую он поднимает. Стоят ли мгновения истинного просветления, озарения целой жизни? Впрочем, если эта жизнь, как у Чарли в «Цветах для Элджернона», то, наверное, стоят…

  2. Как неожиданно повернулся сюжет! Но ведь и без шприца каждый выбирает по себе: рвать жилы, достичь высот и разрушить себя до основания или — достойно спокойно получить только то, до чего дотянулся, не более того. Шприц — это как катализатор. Но написано захватывающе!

    1. Можно. Но автор не ручается, что сможет на них ответить устраивающим образом)

      1. Гуманистический аспект интересует в разрезе драматургии данного текста. Колоть нейростимулятор — это хорошо/плохо/каждому своё/не имеет значения в рамках обычной жизни. Стоит ли вообще проецировать описанную ситуацию на свои поступки в обычной жизни?

      2. Каждому свое. Исключительно личный выбор.
        Описанная ситуация к каждодневным поступкам, наверное, не применима, такой выбор возникает несколько раз в жизни, не каждый день. В зависимости от решения дорога уходит в одну или другую сторону, порождая цепи последующих событий.

      3. Кароче фильм «Бармен» (2015) получается. Какой-то замкнутый круг.

    1. Достоверно известно лишь, что не был главный герой. Остальное на усмотрение читающего

      1. Нет уж… Ты вселенную создал, ты и отвечай…

      2. Это не принципиальный вопрос, на самом деле.
        Принципиально то, что выдающиеся люди выбирают колоть, и не важно, существует сыворотка на самом деле или нет. Выбор существует.

      3. Напрашивается такой вывод, что выдающиеся люди имеют более слабое здоровье и меньше живут. Мне кажется, что наличие таланта и любимое дело(необходимые и достаточные условия выдающегося человека) наоборот поддерживают здоровье и продлевают жизнь. Счастье — это когда нет времени о нем подумать:)

      4. Не совсем так. Дело не в их слабом здоровье. Скорее, нагрузка слишком высока на это здоровье. Если работать по КЗоТУ, вкусно есть и долго спать, проживешь дольше. Но когда твое дело тебе дороже жратвы, сна и артериального давления, когда тебе не важно, сколько ты проживешь, важно лишь, сколько успеешь, картина радикально меняется.
        Что до таланта, если, конечно, использовать его лишь для развлечения праздной публики в режиме фокусника-иллюзиониста, наверное, он лишь на пользу здоровью пойдет. А если все время искать передний край этого таланта, выходить за рамки самого себя, не успокаиваться, даже когда все считают, что пора успокоиться — получается то, что получается.

      5. >>>когда твое дело тебе дороже жратвы, сна и артериального давления, когда тебе не важно, сколько ты проживешь, важно лишь, сколько успеешь, картина радикально меняется.<<<

        Автор, кто вы? Я не узнаю вас в гриме…помню я как-то писал почти точь в точь эти мысли, просто относительно пляжного отдыха в Тайланде, так ты ж меня такой обструкции подверг, будто я священную корову зарезал…а теперь онано чо, Михалыч…

      6. Насколько помню, мы там разошлись в понимании термина «путешествие», ты под ним разумел исключительно пляжный отдых, я — путешествия в широком смысле. И я и сейчас считаю их отличным стимулом, в том числе для тех, кто на переднем крае.

      7. Забавно, какие смысловые конструкции создает твое сознание в попытке объяснить прямое противоречие. Я надеюсь, ты не думаешь, что кто-то из нас находится на переднем крае…мы в лучшем случае находимся чуть ближе к верхней части общего списка из 95% народонасления, которое не создает новых смыслов,…это понятно сейчас и было понятно тогда, когда мы спорили про отличия «пляжного отдыха» от «путешествий»…ну т.е. не ты, не я, ни 99% читателей не являются профессиональными путешественниками (Федора Конюхова вспомни для сравнения)…т.е. тот смысл, который ты вкладываешь в понятие «путешествие» существует где угодно, но только не в реальной жизни…забавно, читать как пакетный турист якобы куда-то там путешествовал…а ведь разговор был именно об этом…ты по какому-то недомыслию считаешь увеселительную прогулку за «путешествие», в то время как эти понятия не имеют вообще ничего общего…т.е. даже случайно пакетный турист, улетающий чартером из Е-бурга не сможет стать «путешественником»…это взаимоисключающие понятия…вернись к тому разговору…перечитай каменты и ответь честно, ты «путешественник»? Ты открыл после поездки новые грани? Написал прорывной текст? Или не сложилось, просто не повезло? Может всё-таки ты был не в идейном поиске, а в стране тотального релакса? Зачем же эти неуклюжие попытки натянуть сову на глобус? Тем более твои камменты здесь полностью подтверждают все эти мысли.

      1. я тоже так подумал. Но мальчик был один… только если он сам где-то добыл

      2. Так в мусорке же добыл! Я просто не совсем поняла, как он додумался в вену вколоть, а не в мышцу. Потому что вколол бы в мышцу — заработал себе гангрену. И умер бы, так и не став гением. И как он додумался вколоть себе, а не врагу, ведь мужик кричал, что там яд. Вполне возможно это яд, чтобы убить кого-то. В общем, для пацана на роликах он оказался прям прошаренным и продуманным. Не говоря уж о том, что колоть в вену самому себе довольно трудно и опасно. Можно и вену пробить, и воздушную пробку устроить.

      3. Коль скоро нейростимулятор не был таким уж большим секретом в предложенной реальности, предположим, что мальчик понял, что содержится в шприце характерной формы. Ну погуглил немного, со страшим другом посоветовался. А будущий президент, не умеющий рисковать — это и не президент. К слову, структура твоих размышлений хорошо показывает, к какому из описанных типов относишься ты. Опасно, трудно — да-да, именно так

      4. Я поняла, в чем тут несоответствие! Я-то представила себе мальчика лет восьми, а у тебя он, видимо, старше. Поэтому у меня вызвало недоумение, что столь юный гражданин умеет колоть в вену

      5. В целом, этот момент требует, видимо, уточнения. При последующих редакциях сделаю пару ремарок, позволяющих понять, как мальчик догадался. Но вообще он рисковый тип — это не отнять.

  3. И вообще я не понял что-то, имелся в виду действительно нейростимулятор(т.е. некая красная кнопка) или всё таки наличие таланта и желания его развивать?

  4. У меня вообще герои вызывают много вопросов. Про мальчика я писала уже. Сам ГГ тоже довольно схематичный, даже какой-то рафинированный вышел, на мой взгляд. Слишком уж у него все гладенько. Такие карьеры, как у него, делаются с помощью интриг, облизываний вышестоящих, убирания с пути неугодных. Если судить по началу и концу рассказа, ГГ не из этой категории. Просто для человека, умеющего активно работать локтями, он слишком уж рефлексирующий.
    Единственный, кто не вызывает у меня сомнений, кто вышел настоящим и действительно выпуклым — это Косолобов.

    1. Это не герой рафинированный, это память так работает: у людей в целом благополучных она оставляет лишь благополучные моменты жизни, поэтому:
      «Оглядываясь на свою жизнь, я не помнил ни бессонных ночей, ни срывов финансирования, ни споров до хрипоты с коллегами. Сидя в своем кабинете с видом на заводь реки Варандейки, я писал научные труды и это, вкупе с крепкой семьей, было моим счастьем».
      Все было, и крики, и разочарования, просто он их не помнил (вернее, не вспоминал), экзистенциального значения для него они не имели. Но общий итог его жизни, в общем, лузерский — то, что мог открыть, он не открыл. Оставил тем, кто будет за ним. Другое дело, что он, в отличие от Косолобова, мог с этим смириться.

  5. Чет показалось что рассказ, это художественное оформление/продолжение поста (и каментов к нему) «Теория умерших писателей » http://krasnov74.ru/2017/06/15/dead-writer/

    По крайней мере плотно перекликается.

    ПыСы — с удовольствием шырнулся бы, но с условием попасть обратно в дет сад, хотя бы на месяцок. Год жизни бы отдал не задумываясь ))

    1. Этот рассказ я давненько задумал, но вообще ты прав, перекликается

  6. А кто-то из нас готов был бы в колоть этот шприц себе, если бы была такая возможность? Я вот задумалась и не уверена, что устояла бы. Соблазн слишком велик, и на кону очень много.

    1. В основе этого выбора лежат два посыла — эгоизм и героизм. Колоть ради того, чтобы стать великим актером (художником, писателем) — это эгоизм. Такое стремление — это всегда в первую очередь забота о своих амбициях, стремлениях. К тому же это и воздействие на довольно небольшую аудиторию. Если колоть, чтобы сделать открытие (изобрести лекарство от рака, открыть альтернативный источник энергии, создать источник орошения засушливых земель и т.д.) и тем самым продвинуть прогресс вперед — это героизм. Здесь тоже, конечно, есть доля тщеславия, но на первый план выходит забота о людях, о мире. Здесь вектор стремлений направлен вовне. Выбор, конечно, индивидуален, но вот уважения заслуживают как раз те, кто использовал укол с целью дать благо другим.

  7. Здесь хочется, что называется, и себя показать, и себе доказать. Люди же используют статус родителей для стартовой площадки, и это принимается как само собой разумеющееся. А если родители не миллионеры, а тебе есть что предложить миру, сделать его лучше, то , как стартовую площадку, можно и шприц. Хотя и без шприца, если хочешь дотянуться до звезды, нужно практически сгореть.

  8. Женщины, любопытство и смерть «двигатели прогресса»? Нейростимулятор можно заменить на неотвратимую болезнь и жить как последний день, творить как в последний день.

    1. Нейростимулятор и есть неотвратимая болезнь. Не стоит забывать, что на творчество тоже нужна энергия, которую болезнь нещадно пожирает.

  9. Нет, это не только любопытство женщин. Мужчин тоже пожирает жажда славы, а иначе откуда смертельные гонки на Дакаре, полёты в космос и др. Но вы правы — можно использовать не только шприц, а что-нибудь другое, что заставит ценить каждый день. Я шприц в данном случае рассматриваю не более как метафору.

Добавить комментарий для СерегинОтменить ответ