Эссе про опенспейс

Вы когда-нибудь работали в опенспейсе? Это довольно модная тема для редакций, IT-компаний, колл-центров и корпораций вообще. Опенспейс — это большой офис с минимумом перегородок, где любой сотрудник может доплюнуть до другого, не вставая с места. Если хватит силы плевка. Исключение — босс, которого всё же защищают прозрачные перегородки. В укрытии могут сидеть также юристы и особенно ценные менеджеры. Места спиной к окну, в углу или нише занимают паханы. Остальные сидят в центре.

Опенспейсы делают бизнес прозрачным, а сотрудников  — коммуникабельными,  как пионеров в лагере после отбоя. Я представляю веселые картинки, как дружные и одержимые работой муравьи сбиваются в группки по интересам, весело галдят, чертят графики и отдаются работе без остатка. Мне даже мерещится прототип космического корабля в центре композиции и плакат «Все на Марс!», вдохновляющий ради общего блага забыть о личном комфорте — суть, мещанском пережитке.

Свою работу на 74.ru я начинал с опенспейса, в котором сидела часть журналистов и выпускающих редакторов. Перегородки в нём были, но сравнительно невысокие, так что по баллистической траектории плевок долетал.

Потом мы много раз меняли офисы и рассаживались покабинетно. Отказ от опенспейсов был шагом вперед. Autochel.ru существовал в отдельной комнате, куда отбирали как будто по степени громкости голоса. Я сразу вписался.

Еще через пару лет моя офисная жизнь достигла катарсиса. У нас был отдельный кабинет, где сидело три или четыре журналиста автомобильной направленности, и бывали дни, когда я работал в кабинете один.

И вот полтора года назад мы переехали в крутой опенспейс. Целый этаж офисного здания на улице Российской разделен на две половины лишь комнатой переговоров, кухней, конференц-залом, а в остальном — почти полный безлимит. Я сижу за одним столом с еще пятью журналистами, которые расположились вокруг меня буквой П. Небольшие перегородки позволяют не облить коллег, когда я расплескиваю свой кофе.

Накануне переезда редакция прошла курс молодого опенспейсера. В нашем старом офисе на Лесопарковой посносили перегородки в паре комнат и посадили всю редакцию. Главред сидел в центре. Столы с неровными промежутками занимали весь зал, как плохо сыгранный тетрис. Мне чудом удалось откосить.

Мысленно я сопротивлялся переезду в полноценный опенспейс на Российской, вздыхая при каждом упоминании прелестей будущего офиса. Но всё-таки мы переехали, и в первые дни реальность показалась даже хуже ожиданий.

Новое место было чужим и временным. Как будто кто-то занял тебе кресло в переполненном зале ожиданий аэропорта. Я разложил вещи, насвинячил, пролил на ковролин кофе, но чувства дома не возникло.

Хорошо, когда у тебя есть свой закуток и свое кресло и какая-нибудь намоленная клавиатура, из которой, если перевернуть, высыпется столько крошек, что хватит на пирожок с луком и яйцом.

В опенспейсе, например, кресла время от времени меняют местами уборщицы, поэтому ты то проваливаешься вниз, то сидишь на насесте, а бывает, достанется сломанное кресло, в котором завалишься назад, размышляя, снимает ли тебя скрытая камера (конечно).

Свой угол позволяет тебе чувствовать себя уединенным и значимым. Когда я первые месяцы работал журналистом, меня временно посадили на место ушедшего в отпуск главреда, в его громадное кресло. Когда в комнату входил посетитель, он сразу бежал ко мне, кланялся, оставлял подарки, просил рассмотреть челобитную. И хоть я убеждал их, что никакой я не главред и вообще на испытательном сроке, профессионально рос как на дрожжах.

Главной проблемой опенспейса стал синдром рассеянного внимания. Приходишь в него и не знаешь, за что взяться. Ждешь чего-то. Медлишь. Озираешься. Не буквально, а как бы мысленно.

Я не могу печатать, когда кто-то смотрит. Мне легче отлить при людях, чем что-то напечатать. Наступает ступор, а пальцы делают так много ошибок в простых словах, что вместо «Добрый день, Павел» получается «Отвернись, сука» на капслоке.

Были дни, когда я чувствовал опустошение, едва заходил на работу — в опенспейсе сразу видишь много угрюмых озабоченных лиц и понимаешь, что сам вряд ли лучше.

Впрочем, кое-какие страхи не подтвердились. Например, я опасался, что чужие разговоры будут сильно отвлекать, но в опенспейсе на самом деле гораздо тише, чем в среднестатистическом кабинете (по крайней мере, если сотрудники кабинета не спят друг с другом и не сидят поэтому насупленные). В обычном кабинете кто-нибудь обязательно заведет увлекательную беседу, как он вчера ходил в «Пятерочку», а кто-то скажет «Пятерочка — дерьмо», а кто-то возразит, и волей-неволей ты окажешься на острие дискуссии. В опенспейсе так не приятно. Даже разговоры по телефону вкрадчивы, как молитва. «Пш-пш-пш-пш… Спасибо за обращение… Аминь…»

Если уж кто-то разговорился, можно надеть наушники и включить музыку или, например, звуки собственного кабинета. Если такой записи еще нет, ее нужно сделать и продавать. На записи должна слышаться усердная работа машинистки, которая стенографирует твои умные мысли, лишь изредка приговаривая «Да, сэр. Это прекрасно, сэр». И шум прибоя из открытого окна.

Еще я надеялся, что мы будем перманентно заражаться друг от друга нелетальными заболеваниями, вроде гриппа, чесотки и сплина. И чаще работать из дома. Но эпидемии в редакции случают нечасто. Люди, скорее, заражаются на планерках, которые в любом случае неизбежны. Была пара прецедентов, когда усердных чихальщиков отправляли домой, но в остальном — терпимо.

Есть у опенспейса и плюсы. Не принцип открытой рассадки, а то, что прилагается к нему. У нас большая кухня с микроволновками, холодильниками, бесплатные чай, кофе и печенье, есть тренажеры, настольный теннис (пользуется спросом) и душ (не пользуется). Как пел Владимир Семенович, «условия, в общем, в колее, нормальные».

Примерно через год я привык. Если у меня есть интересная задача, опенспейс меня уже не волнует. Я существую в нём в режиме стелс и без необходимости ни с кем не здороваюсь и не прощаюсь, потому что не помню, когда я видел этих людей — сегодня или позавчера. И где я их видел — у кулера или в очереди к туалету.

Опенспейс учит здоровой отчужденности, и, честно говоря, мне не нравится манера некоторых идти по рядам и здороваться со всеми за руку. Иногда аж вздрагиваешь: сядешь почитать новости, случайно замрешь на заголовке «Пенсионерка застала мужа с овцой (видео)», и тут кто-нибудь шлёп тебя по плечу… Овца, блин.

И все-таки есть в опенспейсах что-то нервирующее. Я как-то писал про селение фриков-кедрозвонов, которым религия не позволяет обносить личный гектар оградой. Было очень неуютно стоять на крыльце, с которого видать соседку лет семидесяти, окучивающую низкорослую картошку в исподнем и белой панаме.

В опенспейсе, пусть в меньше степени, ты находишься под лупой, из которой на тебя смотрит такой же огромный глаз, искаженный толщей стекла. Смотрит и что-то помечает. Помечают здесь все: коллеги, начальники и ты сам.

Никто не мешает громкими разговорами. Большую часть времени слышен лишь стук клавиш, и редкое «бл*ть», когда отвалился интернет. Но ты все равно ощущаешь на себе внимание. Возможно, этого внимания и нет вовсе, и Оруэлл был выдумщиком, но паранойя — вещь субъективная, поэтому ты его всё равно ощущаешь. Это инфракрасное излучение, которое не светит, а лишь намекает.

Это сковывает. Казалось бы, можно быть скованным и молчаливым внешне, а внутри бить фонтаном. Но нет — эти вещи как-то связаны. В опенспейсе, как в армии, не любят выскочек. Это заставляет душить все порывы, и прекрасные, и, например, отрыжку.

В опенспейсе совершенно некуда скрыться, чтобы сбросить с себя подспудный страх слежки. Формально есть даже мягкие кресла, сваленные кучей у теннисного стола, но сядешь в них — и кто-нибудь зайдет поговорить по телефону или сыграть в теннис, потому что больше негде.

Ты все время будто на подиуме. И, главное, не можешь позволить себе ни секунды праздности, которая рождает свежие идеи. Праздность в опенспейсе выглядит несколько вызывающе. Поэтому ты тратишь много сил, чтобы казаться занятым. А когда ты чем-то кажешься, ничего больше не происходит. Казаться — такое энергозатратное дело.

Ещё в опенспейсе страдаешь некоторым скудоумием, которое не очень заметно на фоне среднего по больнице, ведь опенспейс — эффективный уравнитель возможностей. Если бы Эйнштейн творил в опенспейсе, вместо теории относительности мы бы получили зависимость долготы зевка от цвета глаз.

А главное, я не вижу особенных плюсов опенспейса даже для биг-боссов. Подконтрольность? Журналиста несложно контролировать и без опенспейса. Доступность сотрудников для начальника? Мы все равно переписываемся в мессенджерах. Улучшение коммуникации? Тем более нет: чрезмерная открытость не дает как следует обсудить проблему, чтобы не мешать остальным. Брошенный в воздух вопрос в опенспейсе чаще всего повисает в немой тишине, потому что никто не понимает, кому он адресован, надо ли на него отвечать, и если надо — то насколько громко.

Впрочем, я перестал быть ненавистником опенспейсов. В чем-то они честны. Они рассказывают нам, что нас ждет. Корпорации уже освоили методы тотальной слежки, и за ними активно подтягиваются государства. Когда-нибудь мы все будем жить в опенспейсе.

Поэтому я решил искать свободу даже там, где нет стен.