Идиот

Князю Мышкину не спалось. Он ворочался в кровати, мучительно искал точку равновесия, стряхивал липкую простыню и пытался не думать ни о чём, отчего думалось сразу обо всём. Сейчас, в 2042 году, его правительству удалось победить грязь, нищету, распущенность, неравенство, алкоголизм, разбитые дороги и даже насморк, но бессонница по-прежнему мучила людей, как в каком-нибудь XIX, упаси бог, веке.

— Князь, — тихо позвала Аглая. — Князь, ну, что же ты? Наследников разбудишь.

— А-а, — с досадой выдохнул Мышкин. — Здоровье моё, Аглая Ивановна, совсем разладилось. Нервы. Спать уж которую ночь не могу. И засыпаю вроде, и всё пятна какие-то перед глазами, блики. Чертовщина, одним словом. Может, грешен я?

— Князь, очень уж строг ты к себе, — прошептала Аглая. В ночной сорочке она была неуловимо хороша. — Посмотри, какой чудный новый мир мы создали. Сколько трудов, души сколько! Нравственность вокруг царит и покой. А что здоровье разладилось — от переутомления это. Вот начнётся сезон, поедем на воды в Швейцарию. Мальчиков я уже предупредила.

— В Швейцарию… — протянул Мышкин, оглядывая комнату.

Напротив кровати, накрытой розовым балдахином, трещал заговорщик-камин. Зеркало в резной раме отражало его, Мышкина — крепкого моложавого мужчину с широкой грудью и чёрными, чуть взбитыми волосами. Он непроизвольно вообразил себя в мундире со всеми своими наградами и мысленно добавил ещё пару авансом и даже приподнялся, чтобы лучше видеть. Его осанка сохраняла горделивость, словно сидел он не на кровати, а в седле. Что же, права Аглая — от трудов это всё, от преданности его чрезмерной долгу и от усердных мыслей о судьбе России-матушки. Но и отдыхать надо.

Камин породил длинную лукавую искру, словно сплюнул через зубы. Этот всегда не согласен. Всегда заговоры плетёт.

Мышкин откинулся на подушки и закрыл глаза. Пятна не уходили. Раздосадованный, он вскочил и нащупал ногами пушистые тапочки из горностая.

— Не могу я, Аглая Ивановна! Всё пятна эти перед глазами. Невыносимо!

Мышкин встал возле раскрытого окна. По другую сторону улицы возвышались постройки наукограда, за ними — величественный белый храм, а ещё дальше — небоскрёбы «Сити». Всё это мерцало на фоне чёрного неба и смотрелось даже лучше, чем днём. Справа в просвете домов виднелись изящные постройки космодрома имени Гагарина, над которыми, ожидая посадки, висел коммерческий шаттл.

— Эх-х, — вырвалось у Мышкина, словно он видел картину впервые. — А всё же интересно взглянуть на всё, как оно есть.

— Как оно есть? — переспросила Аглая. — Нечестиво это, князь, и вас не достойно. Что же вы разглядеть там хотите? Нужно в будущее смотреть и воображать дела большие да великие, а не жить прошлым. Это черни удел.

— Да нужно-то нужно… — пробормотал князь, глядя на вакуумную трубу, в которой изгибался скоростной поезд, вытянутый, словно порция капиллярной крови. — А всё же… Нет, сниму их к чёрту и гляну, как есть. Давно не смотрел. Может, и пятна пройдут.

Он наклонился и вытащил из глаз две маленькие линзы, похожие на лепестки нежного розоватого цветка. Глаза сразу же пересохли, и князь часто и растерянно заморгал. Без линз всё выглядело по-другому, и в первые секунды Мышкин словно ослеп и оглох от невероятной детальности происходящего. Мир за окном поднялся всей своей шершавой массой, и звуки, влетавшие в окно, кололи, как рапиры.

За окном стоял тёплый июньский вечер. После вечернего дождя мостовая раскисла, и телега, доставляющая зерно к мельнице напротив, тонула по самые ступицы. Сидевший на её передке мужик покрикивал на лошадь:

— Ну! Пшла, дурёха! Ну!

Тускло светили газовые фонари. Две бездомные собаки грызли в тени у дома коровий череп, повизгивая и перегавкиваясь.

На месте наукограда шли старые бараки, над которыми возвышался забор тюрьмы, украшенный по верху егозой и стальными шипами. Вместо космодрома блестел тинистый пруд в масляных разводах. Только белый храм выглядел в точности так, как должен был. «Хорошо всё-таки», — думал Мышкин, хотя и чувствовал лёгкую досаду. Времени на раскачку оставалось всё меньше.

Он оглянулся. В пустой комнате с двумя придвинутыми друг к другу панцирными кроватями было пустынно, и лёгкий сквозняк трепал на полу обрывки старых обоев. В буржуйке горел нервный огонёк, прячась и разгораясь снова, точно не знал, подслушивать ему дальше или пропасть. В зеркале отражался он, старый и сутулый, с рваной будто выщипанной бородой и тонкими плечами, которые без эполетов выглядели острыми и слегка мальчишескими.

Аглая сидела возле зеркала. Была она пожилым, потерявшим формы мужиком, отдалённо напоминающим располневшего Элиса Купера, а ещё — приказчика из закусочной напротив, если смотреть на того как есть, без дополненной реальности. А может, это и был приказчик — Мышкин уже помнил.

— Ну, прекрати, князь! — прохрипел тот кокетливо. — Я такая растрёпанная!

Аглая кашлянул и отхаркнул на пол длинную вязкую слюну. Мышкин протянул руку, пошарил в ящике облезлого комода, достал пару новых розовых линз, запрокинул голову и оттянул веко.

«Идиот», — думал он зло, прилаживая линзу на место и принимаясь за вторую.

Аглая сидел, запрокинув голову и вытрясая из банки последние капли пива. Закончив, он протяжно рыгнул и охнул. Князь наконец справился с линзами, и окончание этого звука послышалась ему колокольчиком её смеха.

— Ах, Лев Николаевич, милый, — звенел колокольчик. — До чего же совестливый вы и мнительный!

«Идиот», — повторил Мышкин про себя, но без прежнего ожесточения. Сквозь вуаль тонких занавесей было видно, как с космодрома стартует туристический лайнер, оставляя на линии горизонта красный ожог.