Тень

В доме не было тринадцатого этажа: за двенадцатым сразу шёл четырнадцатый. Лестничный пролёт между ними имел дополнительную площадку, словно бы тринадцатый этаж существовал здесь в форме робкой весенней завязи.

В тесном тупике между мусоропроводом и шахтой лифта стояли два брата. Первый казался неопрятным, патлатым и очень худым. В длинных пальцах, похожих на кривой хирургический пинцет, он сжимал сигарету. Второй был одет в лёгкий халат и шлёпанцы, словно вышел из бани.

— Не публикуют, — повторил первый мрачный. — Сколько раз посылал рукопись — даже не отвечают.

— Ответят, — сказал второй, равнодушно глядя в проём вентиляционного окна.

— Нет. Не в формате я.

Перед публикацией в сети работы оценивала нейронная сеть «Гослиб», а у неё разговор короткий — 16 миллисекунд на рукопись. И что она ищет — чёрт его знает. Может быть, сопоставляет метафоры с шаблонами классиков или считает количество личных местоимений. Много местоимений — автор якает, зазнаётся…

— Так обмани её, — советовал второй. — Убери местоимения. Вообще перепиши от третьего лица.

— Тогда это уже кто-то другой будет, обезличенный, — нехотя ответил первый. — Не я.

— Я, не я, — передразнил второй. — А где они, мы? Сколько лет уже по чужому расписанию живём.

Его расписание составляла рабочая программа на смартфоне. Она советовала, когда ему ложиться спать и когда вставать, когда подключаться к работе и когда идти на отдых. Но самым неприятным был допрос, который программа устраивала перед каждой рабочей сменой.

— И вопросы, главное, примитивные, скучные, мерзкие, словно не о жизни своей рассказываешь, а отзыв об отеле пишешь, — ворчал второй. — Удовлетворены ли вы предыдущим днём работы? Считаете ли вы, что в следующий раз могли бы сделать больше? Готовы ли вы рекомендовать вашу работу другу, который имеет необходимую квалификацию?

— Это не тест, балда, — буркнул первый. — Это самогипноз. А вы блеете: «да, да, да, да…»

— А что делать?

— Не обижайся. Все мы такие. Мне, чтобы сыну позвонить, нужно двадцать минут доказывать, что я не суицидник или наркоман. Рейтинг F... Хуже бомжа.

Второй сочувственно опустил уголки губ. Ветер чесался о приоткрытую створку вентиляционного окна белой шершавой спиной. Этот звук и идущий оттуда холод, табачный дым и однобокий свет потолочной лампы успокаивали.

Место, где они стояли, называлось тенью. Здесь, в промежутке несуществующего 13 этажа, не было камер видеофиксации, что позволяло говорить настолько свободно, насколько позволяла въевшаяся химозная самоцензура.

— Все мы такие… — повторил второй невесело. — Они теперь, знаешь, физическое состояние оценивают: пульс, сахар, кислород в крови. Упражнения делать заставляют. Мне сегодня ещё шестьсот килокалорий сжечь нужно.

— Им здоровые рабы нужны.

— Да при чём здесь рабы? — обиделся второй. — Это же для нас делается. Полезно ведь. Работа-то сидячая. А ещё у меня приложение для психоанализа — четыре сеанса в неделю. Чтобы избавиться от зажимов прошлого и повысить качество жизни.

Первый смотрел на него со вниманием, но не слушал.

— Ты бы отдохнул просто, — сказал он примирительно. — Все соки они из тебя выжали. Живёшь, как корова на мясной ферме: то жрачка, то дойка…

— Отдохнуть? Я как ты не хочу.

— Как это, как я? — ощетинился первый. — Я хочу сохранить себя в себе, а не быть как вы, прислужником у слуг!

Второй вздохнул и поглядел на него сочувственно:

— Потому и не издают тебя. Не любишь ты людей, и потому не интересен им.

— А и не люблю! За что вас любить, когда людей в вас не осталось? Смартфоны вы с ножками! Только признаться боитесь. Ты попробуй напечатать фразу «я не люблю людей». Попробуй, попробуй! Тебе её подчеркнут и заставят убрать предлог «не». И не важно, что ты имел в виду. Нельзя и всё.

— Так нехорошо это — людей не любить.

— А может моя нелюбовь от ещё большей любви идёт? Может быть, я человека ищу, в котором любовь осталась? И верю, что он существует.

— Так и пиши тогда об этом. О любви.

— Я и пишу. А мне «Гослиб» целые абзацы вырезает: тут мрачно, тут двусмысленно, тут слишком откровенно. Не та у меня любовь выходит. А что делать, если она у меня такая?

— Так может, смирить себя?

— Может, и смирить, — первый затянулся так сильно, что щёки превратились в сквозные провалы. — Может, и смирить.

Они долго и насуплено молчали. Первый наконец спросил:

— Как там племяшка моя?

— Нормально, — буркнул второй. — В умный дом влюбилась, дура малолетняя.

— Она же с персонажем из игры какой-то крутила?

— Повзрослела. А дом ничего… Он ей борщи готовит и температуру потеплее ставит, а она ему стихи пишет. Сидит в комнате, душу изливает. Замуж за него собралась.

— Хорошие хоть стихи?

— Публиковать разрешают.

— Понятно, — кивнул первый. — Ещё научится. А не научится… Ей же лучше. С умным домом не пропадёт. И тебе с таким зятем спокойнее.

Второй вдруг с жаром заявил:

— А знаешь что? Ты пиши всё равно. Твоё время придёт. Людям это интересно.

— Да каким людям?

— Мне интересно.

— Так ты брат мой, кровь родная, — проговорил первый. — А где они, люди-то? Каждый в своём пузыре. Рекомендованные книги, друзья рекомендованные. Замуровались, как эмбрионы. Сунешься к кому-нибудь — уже харассмент, нарушение информационной гигиены. А рукопись всучишь — статья 382, часть 2, распространение сведений, не прошедших индексацию. А это до пяти лет цифровой изоляции.

— Ты не обижайся, но, значит, нужно писать по-другому. Не обязательно плохо — просто как-то иначе.

— Иначе? А как? О войне писать нельзя — не очевидец событий. О психологии нельзя — нет квалификации. О сексе нельзя — аккредитация нужна. Любая драма — это сгущение красок, любые рассуждения — перегруженность деталями, любое мнение — провокация. И что остаётся? Весёлые зарисовки из жизни тех, кто видит жизнь на экране?

Первый сплюнул и прикурил другую сигарету. Он мрачно продолжил:

— Так и ломают нас поодиночке. Человека нужно сначала убедить, что он иждивенец и никчёмное существо, разрушить в нём все переборки, довести его до состояния практически шизофрении. А потом поманить его новым порядком, который прорастёт в нём, как грибок. Только та шизофрения никуда не исчезает: она лишь становится коллективной. Коллективный распад личности. Им от вас не нужно цельности: им нужны отдельные навыки, как человеку от мясной коровы нужны только филей, корейка и что там ещё есть. А знаешь, какой сейчас самый страшный грех?

— И какой?

— Людей отвлекать. От чего угодно: от рекомендованных стихов, друзей, работы. И ещё — порождать сомнения. Сомнения изживаются как трение.

— Трение вредно.

— Вредно, — кивнул первый. — Только всё наше тепло шло от трения. Потому и не осталось тепла — лишь функциональность.

— И не сбежать никак… — согласился второй. — Тошно всё. Знал бы ты, как тошно!

Он вдруг осёкся и пробежал глазами по верхам потолка в поисках камер, не нашёл и сам же смутился:

— Это я здесь такой смелый, а там…

— А что там?

— А там нет варианта «тошно всё». Есть только конкретные вещи. Есть только изъяны твоего прошлого и низкая эффективность твоего настоящего. Невозможно написать или рассказать о чём-то, что не предусмотрено заранее, понимаешь?

— Ещё как понимаю, — буркнул первый.

Второй продолжал почти мечтательно:

— Раньше, например, была в браузерах строка поиска. Удобная такая строчка в углу экрана с лупой. А потом её отменили. Сказали, мол, никто не пользуется. И знаешь, наверное, это и вправду так было. Мне самому всё время хотелось что-нибудь найти… А что набрать в строке — я не знал. Не знал, чего ищу.

— Ну, меня бы нашёл.

— Тебя бы не нашёл. Ты же знаешь.

— Не нашёл бы, — согласился первый. — Меня и нет как бы.

Он выбросил окурок в щель вентиляционного окна, где его подхватила молочная пелена и распотрошила на миллион снежинок.

— Ладно, — сказал первый. — Мне пора.

Он шагнул к краю тени, но второй ухватил его за рукав и шёпотом спросил:

— Погоди. Ты думаешь, может быть, эта штука уже управляет нами? Может быть, она — высший разум?

— Высший разум? — презрительно сплюнул первый. — Надсмотрщик она! Конвоир. И ничего больше. А на самом верху всё те же. И мотивы прежние: власть, корысть да сластолюбие. Просто не так бросается в глаза. Пошли уже.

Они шагнули из тени, и камеры склонили к ним головы, точно услужливые лакеи. Первый не обратил внимания. Второй съежился, словно ледяные пальцы ощупали его под халатом.

Они попрощались на клетке несуществующего этажа и разошлись: один вверх, к своей квартире, второй вниз, в жирную тьму запасного лестничного хода.

Дома второй взял смартфон, и на экране вспыхнула надпись: «Время нахождения в тени — 19 минут 42 секунды. Пройдите внеочередное психологическое тестирование». Из двух кнопок «Принять» и «Отклонить» активной была только первая.

PS на похожую тему есть также рассказ 2037 из сборника «После завтра».

18 Comments

  1. Замечательный рассказ, Артём! И очень сильно сегодня с ним гармонирует новость о запрете Минздрава врачам публично, без согласования с его пресс службой, рассказывать людям о коронавирусе.

    1. Да, живу с ощущением, что недолго на злободневные темы писать осталось. Скоро прикроют лавчонку и будем рапортовать об успешном выходе на плато.

      1. Нет, нет: тайные собрания – подпольное распространение рукописей – культ.))

      2. Ольга, перестаньте писать о тайном обществе в интернете, еще и через небезопасный http)))
        Первое правило тайного общества — никому не говорить о тайном обществе!

      3. 😀 А вообще вот представим на секунду, что интернет стал полностью подконтрольным той или иной группе влияния. И чо мы делать будем? На кухнях ворчать и всё.

      4. А чем на кухне плохо? Уютно. И утолит тоску по советским временам у тех, у кого она есть)
        Главное, чтобы в чайнике и микроволновке микрофоны были отключены.

      5. А вот теперь сложим пазл: ковид бушует, самоизоляция, больше трёх не собираться, интернет отключен, чтобы паникёры не разжигали панику. Так что на кухне — только семьёй ))

      6. Так писатели-фантасты невольно становятся летописцами)
        А вообще со времен Оруэлла уже много что воплотилось.

      7. Ну, тогда и на кухне семьёй опасно, если по Оруэллу, дети сдадут))

      8. Если дети сдадут, то в такой кухне, да и, в целом, здесь делать уже нечего.

      1. По мне так очарованная «тварь дрожащая» явно не тень. Да и по законам жанра

      2. Это же один человек, просто внешний и внутренний. Внутреннее я постепенно растворяется в тени, и само оно по сути уже просто тень, ему не суждено выжить в этом мире.

      3. Блин, народ, ну вы реально в проходной зарисовке столько слоёв усмотрели, что надо подумать и слегка её подкорректировать. PS мне нравится такая интерпретация

      4. Так сам так корабль обозвал, с двойным или даже тройным дном

Добавить комментарий для ОльгаОтменить ответ