Очень старое письмо

Ладно, новогодний рассказ про Валеру, который уже час как сидел в своём домашнем кабинете и чувствовал себя наказанным. Нет, наказанным он не был, и правда оставалась за ним, а муки совести должны быть чувствовать другие, особенно Светка. Но почему-то чувствовал он.

Эта несправедливость бесила Валеру, но он не позволял себе злиться и спорить. Его, Валеркина, правота была так очевидна, что, проговаривая её, мы бы оскорбили мироздание. Он просто сидел, слушая шум воды из кухни — Светка мыла посуду.

Валере было 35 лет, двадцать из которых он непрерывно шагал в гору. Собирал свою жизнь по кирпичику, помогал родителям, содержал Светку с детьми, не стал алкоголиком, не завёл вторую семью. Последний ковидный год был особенно тяжёлым, но он не сломался, и к декабрю сделал даже больше, чем казалось возможным весной.

Чего он хотел в конце этого года? Наверное, какой-нибудь награды. Нет, ничего особенного — ему не надо монументов. Ему нужен одобрительный шлепок судьбы. Небольшая передышка. Обнуление. Ему хотелось, чтобы в конце года хоть раз всё сложилось так, как хочется ему. Чтобы это не была награда по предварительного сговору, через боль согласований, через колено чьего-то недовольства. Ему хотелось, чтобы сама Вселенная, признав его успехи, выдала порцию той спонтанности, беззаботности и лёгкого безумства, которыми отмечены лучшие дни жизни. Семья должна была понимать это в первую очередь.

Он не виноват, что первоначальная идея ехать с одноклассниками на Алтай 3 января привела к двойному переносу рейсов, и вылет теперь приходился на утро 31 декабря. Он не виноват, что график уплотнился и нервы его стали сдавать ещё перед Рождеством. Но что такого чрезвычайного? Единственная спонтанная поездка за год. Небольшая накладка. Можно было войти в положение.

Светка не запрещала ехать — Светка самоустранилась. «Делай как знаешь» было сказано тоном, эхо которого звучит в голове несколько дней. Светка оставила его объясняться с детьми, но дети — эти маленькие экзекуторы — не понимали тем более. Они требовали ёлку. Светка могла бы, чёрт возьми, нарядить эту грёбаную ёлку сама, избавив его от лишней суеты. А теперь, когда у него появилось немного времени, он сидит в кабинете, потому что выйти — это признать поражение.

Но это больше чем частность. В этом главный вопрос всей жизни. В детстве он мечтал, что заработает денег, купит ружьё и научится стрелять — то где это ружьё? И почему он медлит? Почему он живёт желаниями других? Почему ему кажется, что впереди полно времени, хотя жизнь уже прошла наполовину? Удачный момент не придёт. В прошлом году родился Вадик. В следующем Вика пойдёт в школу, ещё через два года — Паша. Будут открытия новых филиалов, повышения, премии, дедлайны, юбилеи… Где за всем этим он сам?

Валера стоял на развилке. Сейчас решается вся его жизнь. Он может уступить раз и навсегда или сделать по-своему и вернуть своё прежнее «Я». Он должен не просто поехать на Алтай, он должен составить план на целый год или на десять лет, а составив, уже не колебаться. Алтай будет лишь началом. Он должен стать тем самоцентричным, неуступчивым подростком, которым когда-то был. Потому что это его жизнь. Потому что другие должны это уважать.

Интересная мысль пришла ему в голову. Он открыл ящик стола и вытащил мятый конверт с чёрным заломом наискосок. Открыть его он планировал там, в шале на Алтае, чтобы прочитать послание с друзьям, двое из которых помнят время, когда оно писалось. Но идеальный момент был сейчас.

Конверт ещё в ноябре принесла тётя Лиза, родная сестра отца, обнаружив его за комодом в бывшей Валериной спальне. Письмо пролежало там лет тридцать, несколько раз намокло и теперь напоминало засохший чайный пакетик. Чернильные буквы на конверте стали пушистыми. «Деду Морозу» — значилось в адресной строке. На ощупь письмо казалось пухлым, словно под суховатой кожицей была мягкая сердцевина.

В этом конверте, как в капле смолы, застыл настоящий Валерка. Застыли все его желания, его надежды, которые за эти годы разрушила эрозия времени и чужие взгляды. В конверте была отправная точка его жизни.

Какой же был год? Валера повертел конверт. Пометок не было. Может быть, 92-ый? Чего он хотел в 92-ом году? Может быть, ту яхту на радиоуправлении, что видел в пруду городского парка? Он загадал: если это так, то он арендует яхту, только настоящую, где-нибудь в Монако и проплывёт вдоль всего западного побережья Европы, финишировав где-нибудь в Дувре. Валерка представил, как идёт в компании молчаливого капитана, и как щетина на его лице трепещет от потоков солёного ветра.

Или он просил автомобильный конструктор? Если он просил конструктор, то сейчас он купит… Нет, автомобиль у него уже есть. Автомобиль — это скучно. Хорошо, пусть будет мотоцикл, тем более, он мечтал о конструкторе, из которого можно было собрать что угодно, хоть вертолёт.

А может быть, он хотел игровую приставку, где волк ловит яйца? Он видел такую у одноклассника, и она его заворожила. Приставка у него так и не появилась, наверное, потому что письмо упало за комод. И если он загадывал приставку, то сейчас самое время купить Playstation5. Ему даже захотелось, чтобы это была именно приставка, потому что остальные подарки получались отложенными, а «Плейстейшн» — это то что надо.

Он выгнул письмо вдоль излома и похрустел им. Звук был не очень приятный, газетный, словно крошишь луковую кожуру. Валера подцепил клапан ножом, удивляясь, как сильно присох клей. Вспоров конверту брюхо, он вытряхнул содержимое на стол.

Несколько рисунков. Танки с красными звёздами. Новогодняя ёлка. Люди в квадратных одеждах. Полукруглые улыбки. Собака с глазами на боку морды, как у камбалы. Фантик от конфеты. Вкладыш с машинкой. Трогательные жертвоприношения Деду Морозу.

На свёрнутом вдвое тетрадном листке красным карандашом выведены буквы. Начиналось письмо по-деловому: «ДЕТ МАРОЗ!» Валера улыбнулся. Наверное, экономил силы, писал, свернув голову набок, высунув язык, боясь ошибиться.

Потом следовал большой отступ и печатные буквы, которые всё сильнее утопали в строке, сообщали: «Я ВЁЛ СЕБЯ ХОРАШО И БУДУ ПРОДАЛЖАТ И В ПРЕТЬ».

Снова отступ. Карандаш стал другим, оранжевым. Красный или сломался, или Валера долго думал над следующей строкой.

«СДЕЛАЙ ШТОП ПАПА НЕ РУГАЛСА НА МАМУ».

Ниже через ещё больший отступ: «И ШТОП ПАПА ПОГЛЕДЕЛ БАШНЮ»

Валера не помнил, чтобы отец с матерью как-то сильно поругались в канун нового года. Собачились они постоянно, но той особенной ссоры, которая бы испортила ему праздники, в памяти не осталось. А вот башню Валера помнил хорошо: он воздвиг её из трёх наборов кубиков в углу комнаты и очень гордился. Мама ворчала, что башня мешает ходить к её платяному шкафу, но терпела. Башня перестраивалась несколько раз, и финальный вариант был роскошен, но грозил рухнуть от любой тряски — даже когда рядом пробегал Сашка. И Сашка, чувствуя это, бегал туда-сюда.

Какой это было год? Наверное, 1991. Отца назначили конструктором как раз после развала Союза, когда предприятие ещё работало. Это потом он научится получить зарплату мясорубками и фенами и привыкнет работать ради отчётов. Но в те первые годы он спасал завод. Он гордился, что разработки идут по графику. Он всё ещё мыслил пятилетками.

Отец казался глыбой. Позже Валера увидит в нём обычного человека, немного ворчливого и быстро лысеющего, научится спорить с ним, а то и раздражённо махать рукой: «Бать, ну чего ты начинаешь?». Тогда же любое внимание отца делало всё вокруг необычным, словно вещи в комнате и сама комната распухали особой значимостью и становились слегка выпуклыми, и таким же выпуклым от гордости становился Валерка. Внимание отца отделяло мир игрушек и пустых забав от того настоящего мира, где тот был королём. Отец приносил с собой запах улицы и красивые фразочки. Прочая жизнь казалась холостой.

Но в тот год отец работал почти круглосуточно, и скоро стал для Валерки шорохом в прихожей, тревожным шёпотом и щелчками замка. Валера не помнил, успел ли отец посмотреть ту башню и что с ней стало: рухнула ли она от пяток Сашки или мама незаметно демонтировала её, пока Валерка был в садике. Он почти ничего не помнил. Впрочем, не помнил и обид. То время всё равно казалось ему золотым.

И всё же он потратил несколько строптивых букв на эту странную просьбу неизвестному деду, в которого не особенно верил. Он попросил у него не яхту и не конструктор, а попросил то, к чему дед, наверное, отношения не имел.

Валера сложил листки в конверт и сунул в ящик стола. Он вышел в зал. Вика и Пашка сидели по углам дивана, насуплено глядя мультик. Вид у них был такой, словно по телевизору сообщали о начале войны.

— Чего расселись? — фыркнул Валера. — Ёлку кто собирать будет?

Пашка сорвался с дивана и помчался на кухню, крича:

— Мама, ёлку наряжать! Быстрее!

Вода на кухне стихла. Светка, обхватив одной рукой Вадика, встала в дверном проёме.

— Не морочь голову, — сказала она. — Вещи собирай. Тебе ещё в гараж надо.

— Не поеду я, — отмахнулся Валера, не ощущая внутреннего трагизма. — Перегорел.

— Билеты же?

— Да плевать. Там гораздо больше потрачу.

— А Сергеев будет называть меня мегерой. А тебя подкаблучником.

— Не будет. Он сам не едет. Третьего бы поехал, а сегодня не может. Да неудобно всем. Не сложилось. Ладно, всё равно собирались в мае на Обь. Надо заранее готовится.

— Это старость, — заметила Светка.

— Старость… А знаешь что? Раз я не еду, закажу себе Playstation. Молчи! Закажу. Я так решил.

— Э…

— Тихо! Могу я хоть что-то в своей жизни решать? Вот прям сейчас закажу, — Валера вытянул из кармана смартфон, бормоча: — Закажешь сейчас, как же….Привезут, наверное, к маю…

— Не надо, — Светка перехватила его руку, и Вадик сполз на её бедро, напоминая коалу. — Я тебе говорю, не надо. Мы уже купили тебе приставку. И если ты соберёшь ёлку, будет куда её положить.

4 Comments

  1. Очень тёплая новогодняя история!
    Наше поколение ведь и вправду не просило у Деда Мороза ничего материального, мы просто загадывали желания и радовались бумажным кулькам с мандаринами. Нашим детям этого не понять)

Добавить комментарий для РысяОтменить ответ