Отец

Я никогда не отключаю телефон по ночам. Я и до этого редко так делал. Но в ту ночь накануне 23 июля 2011 года у нас были гости, мы собирались на свадьбу. Вечером засиделись, вот я и выключил. Утром мне принесли телефон, на котором было семнадцать пропущенных вызовов от отца. Я позвонил и ещё успел с ним поговорить, но понимал очень плохо — то ли со связью были проблемы, то ли он под действием обезболивающих говорил нечетко, не знаю.

Я понял лишь, что он прилетел из Москвы, в самолёте стало плохо, сразу после посадки отвезли в больницу. И я даже немного обрадовался, потому что у отца были запущенные проблемы со здоровьем, а он, как и многие, не любил ходить по врачам. И я тогда наивно подумал, что вот сейчас-то им займутся всерьёз. Из нашего последнего разговора я ещё вычленил его просьбы: принести бритву, газету, тапочки… Я всё это купил и всё это не пригодилось.

В тот день мозги у меня отключились. Я ведь сразу всё понял, но у меня как будто возникла альтернативная личность. Я говорил с врачами и тоже слышал их через слово. Они говорили «перитонит», я понимал опасность этой штуки, но пропускал мимо ушей. Слова отправлялись в отстойник. Врачи же всё ходили вокруг да около, шипели в трубках, просили перезвонить кому-то ещё. Им, наверное, не положено сообщать о смерти пациента по телефону.

Потом я пришёл в больницу, где в регистратуре всех гоняли за отсутствие бахил, требовали какие-то направления и пропуска, кивали на доску со временем посещения. А меня, едва назвал фамилию, провели без пропусков и бахил. Но я и тогда ничего не понял, хотя внутри уже всё знал.

Я бродил по седьмому этажу хирургии в поисках дежурной медсестры, а там было мрачно, как в аду, синие тени, ненормальная тишина и жутковатая лампа, которая светит на раскрытый журнал. А я всё равно был уверен, что мне сообщат хорошую новость.

Потом пришли два врача (мне показалось санитары, но, наверное, это были хирурги в облачении), завели меня в кабинет, ну, и сообщили. Даже когда они начали говорить: «Артем Михайлович, к сожалению…» мне всё равно казалось, что они закончат: «вашему папе придётся провести в больнице месяц…». А они сказали: «К сожалению, ваш папа умер».

Я ответил мысленно: да он не мог. Ну, не в его характере вот так исчезнуть.

Но внутри меня уже всё было готово. Я ведь много часов это знал, просто до последнего включал дурака. Потом я поехал домой, было много суеты, похороны.

И эти семнадцать пропущенных вызовов на всю жизнь остались пятном кислотной досады, хотя я и понимаю, что вряд ли что-то можно было изменить. Приступ случился в полёте, шансов, вероятно, не было.

Но с тех пор я не отключаю телефон по ночам. И не могу удалить номер отца, хотя он, скорее всего, принадлежит уже другого человеку. В прошлом году ему исполнилось бы 65, и ниже фотоподборка о нашей жизни.

Краснов Михаил Александрович

30.11.1955-23.07.2011

Пост о нашей с ним жизни

к 65-летенему юбилею в прошлом году

Это, наверное, один из первых совместных снимков на чёрно-белый «Зенит». Отец тут чуть ли не вдвое младше, чем я сейчас. В квартире, где он сделал, я был буквально сегодня. Там всё почти также.

Есть два качества, которые я не унаследовал от отца: это любовь к спорту и умение что-то делать руками. Папа был к.м.с. по лыжам и быстро осваивал почти любой вид спорта, за который брался. Как-то на турбазе он обыграл в настольный теннис пафосного чувака, хотя сам папа теннисом занимался разве что в перерывах на работе. На снимке он участвует в эстафете (номер 22). А в нашей старой квартире, где сейчас живёт мама, до сих множество полочек и разных приспособлений сделано им.

Отец мечтал стать спортивным журналистом и ради этого хотел даже уехать в Свердловск, чтобы поступать в УПИ, но, насколько я понял, не отпустили родители. Поэтому он закончил факультет энергетики в ЧПИ (ЮУрГУ) — он был специалистом по релейной защите. У меня получилось ровно наоборот: я хотел стать инженером, но стал в итоге журналистом, и хотя отец горячо одобрял и мою первую специальность, по-моему, мечта о журналистике его тоже не отпускала, поэтому мою внезапную смену курса он воспринял одобрительно. Порой у него проскальзывало что-то вроде: «У тебя идеальная профессия».

Отец никогда не водил машину, а для меня это стало одним из любимых занятий в жизни. Во многих вещах мы с ним шли как бы в противофазе: какие-то умения, доступные ему, никак не давались мне, но что-то другое получалось значительно легче. В каком-то смысле мы дополняли друг друга. Например, он ценил эрудицию и сам был развит очень многогранно, я же напротив предпочитал вцепится во что-то (в его ухо, например), но уже держать намертво.

Отец сильно повлиял на моё мировоззрение. Он не любил ограниченность, и сам отличался широким взглядом на вещи. Будучи технарём, он сделал то, чего не добились учителя литературы: заинтересовал меня чтением. Не с первой попытки, потому что Робинзон Крузо, Джек Лондон и Джеральд Даррел оставили меня равнодушным. Но как-то, когда мне было лет шестнадцать, он взял с полки «Три товарища», вручил мне и сказал: читай вот, там есть про машины. И «Три товарища» стали первой взрослой книгой, которая меня покорила.

Я хотел посвятить этот пост одним из самых ярких воспоминаний, связанных с отцом — это длительные походы на байдарках, в которые мы с ним и его коллегами по работе ходили в 1989, 1990 и 1991 годах. В нём всегда жила страсть к подвигам, к путешествиям, к открытиям, и в этих походах он как бы добирал то, чего не хватало в обычной жизни. Тут были впрок и его рукастость, и спортивная форма, плюс он всегда хорошо ладил с людьми. Для моего угловатого характера это было проблемой, и в тех условиях отец слегка выправил этот недостаток.

Например, я неплохо плавал, и как-то переплыл реку, когда кто-то из парней испугался. Я стал громко издеваться над ним с другого берега. Отец сразу не сказал ничего (он вообще не любил театральные разборки), но на следующий день отвёл меня в сторону и заявил: «Мне было просто стыдно! Ты лучше плаваешь, а они лучше играют в волейбол или дерутся, и что теперь?» Тут и мне стало стыдно. Я часто вспоминаю тот случай, когда мне хочется над кем-нибудь поиздеваться. На фото выше, кстати, папы нет — вечный эффект фотографа.

Отец всю жизнь проработал на Южно-Уральской железной дороге, начиная от инженера и заканчивая руководителем технического отдела в управлении дороги. Он был в равной степени и умелым, и образованным, и когда в девяностых и нулевых начался весь этот разгул и падение нравов, стала особенно заметна его квалификация. Типичная история: ему приносили какие-то проекты или расчёты и с мольбой в глазах просили: «Миша, разберись, сроки горят!» Он, кстати, любил помогать людям: мне даже казалось, что иногда он делает это чрезмерно. Но так он был устроен.

Отца было очень сложно уговорить купить собаку, но когда через маму и бабушку мне всё же это удалось, он стал таким же фанатом идеи, как и я сам. Мы ходили с ним в какие-то собачьи клубы, на выставки и соревнования, присматривались к разным породам. А летом 90-го года у нас завёлся русский спаниэль Рэдди (Рэдька), и отец в нём души не чаял как и мы все. Наши совместные походы на лыжах, байдарках или пешком — одни из лучших воспоминаний детства.

Мои родители развелись (мне было 16 лет), но после этого отношения с отцом не прекратились, а напротив, стали более близкими. Я и раньше замечал, что когда мы с ним оставались наедине, у него словно бы что-то включалось внутри и он уделял мне максимум внимания. У нас с ним была как бы своя волна общения, и любой третий человек (спаниэль Рэдька ни в счёт) как бы нарушал эту связь. Он поддерживал меня во многих вещах, и если желание стать инженером или журналистом было для него понятно, то меня удивило, когда он одобрил и мои попытки стать писателем. Мне в самом деле жаль, что я никогда не узнаю, как бы отнёсся к тому, что я делаю сейчас (но верю, что одобрил бы).

Это его последняя фотография в последний день, когда я его видел, 9 июля 2011 года (он умер 23 июля). Мы ездили на ралли, я хотел снять длиннофокусным объектом тестовую машину на фоне леса, когда он вышел из-за неё и поднял руку. Я щёлкнул. Теперь в этом снимке мне мерещится прощальный жест, но даже если так, отец добавил в него оптимизма и юмора, которые были присущи ему.

Он ушёл внезапно из-за резкого обострения болезни. Это не было в его характере, так что я поначалу даже обижался на эту резкость и невозможность что-то объяснить. И потом очень долго мне казалось, что сейчас зазвонит телефон и я услышу его голос. Поэтому я и не удаляю номер. Наша связь в любом случае существует, так что с юбилеем, папа.

1 Comment

  1. Артём, мне так жаль! Простите, что пропустила пост — я рассеянная в последнее время.Чувствую себя ужасным человеком. Вы всегда с таким теплом про папу рассказываете. Знаете, мне кажется, если есть способ связи, то он примерно такой. Вы замечательный сын! Не корите себя нисколько — всем нам на роду написано, не изменить. Гораздо важнее, что делаем при жизни. Уверена, для Глеба вы такой же.

Добавить комментарий для ОльгаОтменить ответ