Ремарк

Если меня попросят назвать любимого писателя, я, вероятно, выберу Ремарка: прикипел к нему после «Трёх товарищей», читать которых отец заставил меня силком, пообещав, что там будет про машины. Ремарк остаётся единственным писателем, у кого я прочёл более трёх романов. И моя позиция в отношении многих событий очень сильно связана именно с этим обстоятельством.

Недавно по интернету разошлись цитаты из романа «Ночь в Лиссабоне», но именно его я не читал. Приведу их в конце (фактчекинг сделал, цитаты реальные). У меня же всплывали в голове фрагменты из его первого романа, «На западном фронте без перемен» — приведу их ниже с небольшими сокращениями. Не удивлюсь, если Ремарка скоро запретят.

«На западном фронте без перемен»

Фрагмент, где герой вспоминает, как они оказались на фронте

Но тогда мы об этом еще не задумывались. Правда, один из нас все же колебался и не очень-то хотел идти вместе со всеми. Это был Иозеф Бем, толстый, добродушный парень. Но и он все-таки поддался уговорам, — иначе он закрыл бы для себя все пути. Быть может, еще кое-кто думал, как он, но остаться в стороне тоже никому не улыбалось, — ведь в то время все, даже родители, так легко бросались словом «трус». Никто просто не представлял себе, какой оборот примет дело.

В сущности, самыми умными оказались люди бедные и простые, — они с первого же дня приняли войну как несчастье, тогда как все, кто жил получше, совсем потеряли голову от радости, хотя они-то как раз и могли бы куда скорее разобраться, к чему все это приведет.

Катчинский утверждает, что это все от образованности, от нее, мол, люди глупеют. А уж Кат слов на ветер не бросает.

И случилось так, что как раз Бем погиб одним из первых.

[…]

Они [старшее поколение] должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим. Иногда мы подтрунивали над ними, могли порой подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили. Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность. Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах. Мы поняли, что их поколение не так честно, как наше; их превосходство заключалось лишь в том, что они умели красиво говорить и обладали известной ловкостью. Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.

Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим.

Фрагмент, где герой вернулся домой в отпуск и встретил школьного учителя

Он тащит меня в кафе, где он обычно сидит с друзьями. Меня встречают как самого почетного гостя, какой-то директор протягивает мне руку и говорит:

— Так вы, значит, с фронта? Как вы находите боевой дух наших войск? Изумительно, просто изумительно, ведь правда?

Я говорю, что каждый из нас с удовольствием поехал бы домой.

Он оглушительно хохочет:

— Охотно верю! Но сначала вам надо поколотить француза! Вы курите? Вот вам сигара, угощайтесь! Кельнер, кружку пива для нашего юного воина!

На свою беду, я уже взял сигару, так что теперь мне придется остаться. Надо отдать им справедливость, — всех их так и распирает от самых теплых чувств ко мне. И все-таки я злюсь и стараюсь побыстрее высосать свою сигару. Чтобы не сидеть совсем без дела, я залпом опрокидываю принесенную кельнером кружку пива. Они тотчас же заказывают для меня вторую; эти люди знают, в чем заключается их долг по отношению к солдату. Затем они начинают обсуждать вопрос о том, что нам надлежит аннексировать. Директор с часами на стальной цепочке хочет получить больше всех: всю Бельгию, угольные районы Франции и большие куски России. Он приводит веские доказательства того, что все это действительно необходимо, и непреклонно настаивает на своем, так что в конце концов все остальные соглашаются с ним. Затем он начинает объяснять, где надо подготовить прорыв во Франции, и попутно обращается ко мне:

— А вам, фронтовикам, надо бы наконец отказаться от вашей позиционной войны и хоть немножечко продвинуться вперед. Вышвырните этих французишек, тогда можно будет и мир заключить.

Я отвечаю, что, на наш взгляд, прорыв невозможен: у противника слишком много резервов. А кроме того, война не такая простая штука, как некоторым кажется.

Он делает протестующий жест и снисходительным тоном доказывает мне, что я в этом ничего не смыслю.

— Все это так, — говорит он, — но вы смотрите на вещи с точки зрения отдельного солдата, а тут все дело в масштабах. Вы видите только ваш маленький участок, и поэтому у вас нет общей перспективы. Вы выполняете ваш долг, вы рискуете вашей жизнью, честь вам и слава, — каждому из вас следовало бы дать «железный крест», — но прежде всего мы должны прорвать фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера.

Он пыхтит и вытирает себе бороду.

— Фронт надо окончательно свернуть, с севера на юг. А затем — на Париж!

Мне хотелось бы узнать, как он это себе представляет, и я вливаю в себя третью кружку. Он тотчас же велит принести еще одну.

Фрагмент, где герой описывает впечатление от военного госпиталя

Как же бессмысленно все то, что написано, сделано и передумано людьми, если на свете возможны такие вещи! До какой же степени лжива и никчемна наша тысячелетняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч таких вот застенков. Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.

Я молод — мне двадцать лет, но все, что я видел в жизни, — это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы человечества изобретают оружие, чтобы продлить этот кошмар, и находят слова, чтобы еще более утонченно оправдать его. И вместе со мной это видят все люди моего возраста, у нас и у них, во всем мире, это переживает все наше поколение. Что скажут наши отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из могил и предстанем перед ними и потребуем отчета? Чего им ждать от нас, если мы доживем до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы занимались тем, что убивали. Это было нашим призванием, первым призванием в нашей жизни. Все, что мы знаем о жизни, — это смерть. Что же будет потом? И что станется с нами?

«Тени в раю»

И эти люди также не могли уразуметь, почему немецкое государство не прекращает сопротивления. Они даже согласны были признать невиновность простого человека, зажатого в тисках послушания и долга. Никто не понимал, однако, почему сражался генералитет, который не мог не сознавать безнадежность ситуации. Давно известно, что генералитет, ведущий заведомо проигранную войну, превращается из кучки сомнительных героев в шайку убийц; вот почему эмигранты с отвращением и возмущением взирали на Германию, где из-за трусости, страха и лжегероизма уже произошла эта метаморфоза. Покушение на Гитлера только еще больше подчеркнуло все это: горстке храбрецов противостояло подавляющее большинство себялюбивых и кровожадных генералов, пытавшихся спастись от позора повторением нацистского лозунга: «Сражаться до последней капли крови», — лозунга, который им самим ничем не грозил.

«Ночь в Лиссабоне»

Передовые газет были ужасны — лживые, кровожадные, заносчивые. Весь мир за пределами Германии изображался дегенеративным, глупым, коварным. Выходило, что миру ничего другого не остается, как быть завоеванным Германией. Обе газеты, что я купил, были когда-то уважаемыми изданиями с хорошей репутацией. Теперь изменилось не только содержание. Изменился и стиль. Он стал совершенно невозможным.

Я принялся наблюдать за человеком, сидящим рядом со мной. Он ел, пил и с удовольствием поглощал содержание газет. Многие в пивной тоже читали газеты, и никто не проявлял ни малейших признаков отвращения. Это была их ежедневная духовная пища, привычная, как пиво.

[…]

Слышался громкий голос, но оратора не было. Наконец, на небольшом постаменте я увидел черный громкоговоритель.

Резко освещенный прожекторами, холодный, бездушный автомат стоял перед толпой и орал о праве на завоевание всех немецких земель, о великой Германии, о мщении, о том, что мир на земле может быть сохранен только в том случае, если остальные страны выполнят требования Германии и что именно это и есть справедливость.

11 Comments

  1. У меня тоже Ремарк. Только первое что вспомнилось это Черный обелиск

  2. И ещё, в догонку, к сожалению, цитаты ничего не скажут тем кто не читал Ремарка, а для тех кто читал параллели и так очевидны.

    1. Самое, наверное, удивительное во всей истории то, что старшее поколение, которое сейчас активно топит Zа, Ремарка-то как раз читала и любила.

  3. О том, что вы любите Ремарка, Я догадалась, прочтя Блабериды-2, там у вас много Триумфальной арки. Мне тоже невероятно нравится Ремарк. Да, грустных параллелей с Ремарком, риторикой Германии 30х , Судетами более чем много. Да и прогноз тоже невесёлый, даже для мыслящих по-другому.

    1. Люблю да, причем изначально его антивоенную повестку я вообще не воспринимал, мне просто нравилась атмосфера его книг.
      По совпадению, незадолго до 24 февраля я подумал, что надо бы записать на диск аудиокнигу Ремарка, думал, «Три товарища» перечитать (переслушать).

    2. Наталья, здравствуйте. Очень мало книг прочел в своей жизни. Может книг 5-10 за последние 10 лет. О произведениях Ремарка узнал сегодня (грустно, но такова правда). Цитаты очень интересны. Про Блаберидов и Блаберидов-2 слышал, но до последних событий даже не думал читать. Если там краткий пересказ или переосмысление идей Ремарка + мнение автора, то, пожалуй, стоит прочитать) Как бумажный вариант купить и сколько стоит?) Артем?

      1. вряд ли можно назвать Блабериды пересказом идей Ремарка, но прочитать стоит. ))) я тоже прочитал очень мало книг за последние 20 лет, но Блабериды прочитал. это того стоит, особенно учитывая мое уважение Артему.

      2. В свое время, я видел посты Артема про эту книгу. Меня даже само название книги чем-то отпугнуло. Словно блаберид это вероятно будет похоже на меня, и скорее всего негативное. Параллельно запомнились споры/холивары 10-12 летней давности в этом блоге.
        Прочитал первую главу книги. Не могу отделаться от ощущения, что часть этой истории может быть не выдуманной. И вот эти «страховая компания с зеленым логотипом» и турникетом и странные предложения от интересных и умных людей, достаточно все реалистично описывается.
        И вот эта созвучность слова блабериды одному там другому слову (ну буквально же почти анаграмма собирается) которое появилось во всех сми как раз буквально из ниоткуда некоторое время назад. В общем какие-то странные чувства у меня первая глава вызвала, нужно обдумать и читать дальше)

      3. ТотЧувачок: спасибо!
        Обыватель: «Блабериды» с Ремарком связаны разве что одной сценой из «Блаберидов-2», в остальном это, скорее, полуавтобиографическое повествование, связанное с журналистским расследованием и рядом психоделических тем, которые мне интересны) Разные читатели по-разному книгу воспринимают, одна критик заключила, что это «описание быта провинциальной газеты», кто-то наоборот более остро чувствует мистический компонент.

  4. Про войну, помимо Ремарка, мне ещё очень нравится Николай Никулин «Воспоминая о войне» — вот тоже очень всё точно. Особенно его предположение, что зачищенный генофонд во время революции-гражданской войны-репрессий-второй мировой войны — это бомба замедленного действия, которая рванёт в начале 21 века как но написал…

    1. Тоже читал, да… Каждая война со временем обрастает мифами и легендами, которые подгоняют её под доминирующий в обществе (и удобный властям) тип восприятия. А по факту это грязное отвратительное дело. И героизм, что неизменно у нас ассоциируется у нас с войной и воспевается её архитекторами, обычно существует в виде лишь небольшой примеси, исключения. В остальном книги/фильмы, сделанные без прикрас, показывают, что на войне больше безвыходности, чем героизма.

Добавить комментарий для ОбывательОтменить ответ