Люди «А» (фанфик)

Недавно вышедшая книга Ульяны Бисеровой «Камень в моей руке» настолько заразила нас своей идеей, что мы с другими авторами решили написать несколько рассказов в стиле фанфик, взяв за основу сюжета идею деления людей на генетические классы.

Ниже мой вариант. Фабула такая: человек генетического класса «В» (неидеальная чистота) учится вместе с людьми класса «А», которые существенно превосходят его в природной одаренности. Однако ему удается пробиться в финал Инженерной Олимпиады 2036 года вместо со своим другом Майло, человеком класса «А»…

Люди «А»

Майло не теряется под взглядами. Майло выкрикивает шутливые ответы в толпу. По нему невозможно сказать, взволновал ли он.

Я машу пестрому ковру оранжево-белых кепок, глупо улыбаюсь и молчу. Я стараюсь замкнуть себя в скорлупу самообладания, чтобы вести себя, как Майло. Платформа медленно движется к подиуму, поднимаясь над толпой. Торжественность обжигает.

От природы я тугодум. Если мне говорят колкость, я долго соображаю, а когда придумываю ответ, разговор уже перескочил через тему, и моя фраза остается незамеченной. Поэтому я экономлю силы. Я не реагирую на шуточки, которыми нас добродушно засыпают оранжево-белые кепки, чьи голоса еще можно расслышать через гудение толпы. Эти кепки не прошли сито полуфиналов, поэтому их право на иронию также священно, как три дня на разграбление.

— Майло, я поставил на тебя две сотни, — кричит кепка. – Гляди, не стань последним!

— Лучше поставь на него, — Майло хлопает меня по плечу. – Он тебя удивит.

Ставки на Майло принимаются букмекерами с коэффициентом 1,25, на меня — 400. На мне можно заработать в 400 раз больше, чем поставил. Но желающих немного. Вряд ли много. Я не интересовался.

Платформа достигает подиума, мы сходим. Подиум кажется уединенным из-за слепящих по кругу фонарей. Сейчас будет индивидуальный инструктаж.

В возникшей паузе, в ее уютном пузыре, я вдруг успокаиваюсь и дышу ровно. У меня минута-две, когда можно не думать ни о чем тревожном.

Это ли не лучший день в моей жизни? Перед финалом меня изводила мысль-судорога: не оказаться последним, удержать темп, воспользоваться шансом. Но спазм прошел. Мне нечего доказывать. Финал для меня — лишь круг почета, который уже заставил мою мать плакать; плакать слезами радости, которых я не видел у нее раньше.

Я думал, что стану свободен после финала, но я свободен сейчас, в эту самую секунду. Никто не упрекнет человека с клеймом «B» в паспорте, даже если он остался последним. В полуфиналы, не говоря о финале, за двенадцать сезонов соревнований по инженерному спорту пробивались исключительно люди «А», поэтому я уже сделал больше, чем мог.

Я смотрю на Майло. Он перешучивается с соперниками и машет изредка в сторону невидимой в пожаре софитов толпы. Я знаю, что он волнуется, это заметно по мгновенной сосредоточенности его взгляда в паузах, но лицо его безмятежно. Он прекрасно держится. Как всегда.

Мне приятно оказаться здесь именно с Майло. Десять лет назад, когда отец служебными задворками и собственным авторитетом поместил сына в школу для генетически чистых детей, Майло и Линн были первыми, кто признал во мне не дворнягу, а человека.

Меня поразили не их способности в математике, не физическая подготовка и даже не северная их красота; меня поразило, что эти страшные люди «А», которыми меня пугали обе бабушки, оказались людьми.

Они держались свободно и прямо. Они открыто признали за мной те достоинства, что у меня были, мое упрямство и резкий характер. Они быстрее взрослых поняли, что я могу двигаться вперед, лишь сжав зубы и погрузившись в молчаливую свирепость.

Они не играли в поддавки. Не говорили мне, что все будет хорошо. Мы сходились в честной битве, я проигрывал, но мне никогда не ставили ногу на грудь. Мы не говорили друг другу слов признания. Мы вели себя, словно люди одного ранга, словно нет между нами той пропасти, через которую иные не протянут тебе руки.

Видя мое наваждение, мать говорила:

— Не мучай себя. У них идеальная генетика. С этим ничего не поделать. Они такие от природы.

Меня злили ее слова. Слова бросали тень на друзей.

— Они в этом не виноваты, — огрызался я.

Мать, в отличие от отца, считала эксперимент с моим обучением в среде людей «А» рискованным и ненужным. Они часто ругались с отцом, спорили, обе бабки были дальнобойной артиллерией матери, отец стоял намертво, как волнорез, я понимал мать и жалел ее, но в душе поддерживал отца.

Мать верила, что когда-нибудь соседство выйдет мне боком, сломает меня. К людям «А» она относилась с недоверием, которое ощущалось в той холодной любезности, которой она, обычно эмоциональная, угощала Майло, великодушного Майло, во время его визитов. Те, кто от рождения считают себя элитой, могут принять простого человека лишь в качестве лакея, говорила она.

Но она ошибалась. Это было мой мир. Я набил шишек, но не чувствовал себя второсортным. Я часами сидел, зажав уши руками, пытаясь решить задачу; я ложился спать с мрачным чувством поражения; утром Майло показывал мне, как близко я был к решению. В этот момент что-то новое открывалось во мне. Слой за слоем я постигал его способ мышления, уяснял его логические построения, и таким, наполовину искусственным способом, старался не отстать.

Он мыслил быстро, объемно. Он вязал факты морскими узлами. Он собирал вишню смыслов сразу со всех веток, как мифический бог-осьминог. Учителя внушали нам, что любой человек может решить любую задачу, но все дело в сроке. Некоторым людям на решение нужно время, превосходящее их жизнь. Я пытался действовать на опережение, запоминал схемы и алгоритмы, осваивал майловское умение находить короткий путь к успеху.

Я подражал ему в способе мышления и подражал ему в жизни. Это выходило непроизвольно, порой комично. Я имитировал носовой тембр Майло и неспешную его речь, за которой всегда скрывалась улыбка внутреннего спокойствия.

Иногда мы дурачились. По части хулиганства люди «А» были изобретательны и смелы. Они словно не думали о последствиях, а может быть, слишком хорошо их просчитывали. Мы ходили по острым граням закона, два раза попадались отделу по борьбе с киберпреступлениями, конфликтовали с другими умниками и воровали у них то, что они воровали у кого-то еще.

Меня пугало, что когда-нибудь Майло встанет на сторону моей матери и признает меня балластом. В своей деликатной манере он скажет: «С людьми «В» тебе будет проще».

Позже я понял, что пытался не столько стать умнее, сколько удержаться на орбите Майло, Линн, Шерберга, Фарфуса и всех, кто поддерживал меня эти годы. Мой главный страх тех времен – осознать, что мое присутствие сковывает их. Когда-нибудь они выйдут на новые пастбища, где я окончательно собью дыхание.

Сегодня, ожидая инструктажа перед финалом Инженерной Олимпиады-2036, стоя рядом с Майло, ощущая на себе взгляд невидимой Линн, я говорил им: «И вот я здесь. Я вас не подвел».

* * *

Я хорошо спал накануне. Последние недели мелькали, как черный тоннель метро. Циклы предельного напряжения сменялись полным опустошением.

Но все закончено. Я не могу стать лучше. Уже не могу. Я столько раз презирал границы, которые очерчивали мне люди, что, наконец, дошел до границы, которую должен уважать. Я такой, какой есть. Не важен результат – это мой результат. Всю жизнь я старался выйти за рамки, но сегодня нужно заключить себя в рамку фотографии на тумбочке моей матери — того старомодного фото, которым она увековечит этот счастливый день и подведет под ним черту.

Нужно сохранить достоинство. Как сохранил бы его Майло.

Вечером накануне мы смотрели с матерью старые фильмы и сгрызли целый таз семечек. Это, говорила она, напоминает о ее молодости.

Волнение вернулось утром вместе с толпами, суетой, оглушительной музыкой и канонадой разговоров. Но едва я надел шлем, откинулся в кресле и осмыслил первое задание, как мир за пределами сознания перестал существовать; я оказался в тихом одиночестве и услышал редкие толчки своего сердца. Мозг уцепился за первое задание, я спустил его с поводка и перестал принадлежать себе; я пошел вслед за гончей.

Шесть часов отводилось на решение семи нестандартных инженерных задач. Я заходил в тупики, терял время и шансы, возвращался на шаг назад, заходил с фланга, продвигался, снова оказывался в тупиках. Время тянулось медленно, и внутри меня, чуть выше желудка, расцветало предвкушение скорой развязки, ускоряя пульс. Я выжигал молодые побеги надежды, и снова подчинялся метроному своего неспешного сердца. Важно вытерпеть пытку временем до конца, выпить его горькую микстуру до капли, чтобы потом, на разборе полетов, не сомневаться, что сделал не меньше, чем мог.

Люди «В» следили за моим выступление, хотя и пренебрегали элитными видами спорта для людей «А». Я был тем, кто обозначит предел возможностей существа класса «В». И пусть многие уже называли мои успехи случайными, люди «В» воспрянут, если я не займу последнюю строку. Это подарит им надежду.

Таймер отсчитывал последние секунды, а я все еще запрещал себе думать о свободе. Я оставался критичен. Я так разгорячился, что когда время кончилось, я сжимал зубы и держал дыхание, словно аквалангист, страшащийся резкого всплытия. Я оставался замороженной креветкой.

Но подъемная сила воды уже делала свое дело. Теплые волны счастливого брожения толкали мои плечи. Темнота потухшего шлема успокоила разгоряченную мысль, рассеяв энергию в песочном мраке, который искрил перед глазами. Через наушники пробивались слабые звуки.

Рука решительно стащила шлем с моей головы. Щурясь, я увидел Майло; на его щеках зигзагами отпечатались накладки шлема, волосы были мокрыми и спутанными.

— В какой момент ты уснул? – смеялся он над моей растерянностью.

Надо было ответить, ответить что-нибудь остроумное, меткое, достойное самого Майло, но я просто улыбался и тряс его руку. Мы поздравляли друг друга с окончанием изнурительного марафона. Нас щекотал радостный вакуум освобождения.

Я ходил в тумане поздравлений, сжимая чьи-то руки и подставляя спину под дружеские хлопки. Я слышал комплименты, но контейнер счастья был переполнен настолько, что я не воспринимал их на свой счет. Просто сегодня всем весело.

— Я не уверен в третьей задаче, — говорил Майло, когда мы стояли на подиуме для записи финальных интервью. – Я потратил много времени на сборку гибридного движителя, почти сделал его, а потом понял, что нужен гусеничный. Я не уверен в факторе надежности. По результативности точно будет балл, но по надежности могут снять 0,3.

Он был весел и напряжен. Ему, в отличие от меня, было что терять. Я тоже завяз в третьей задаче, которая сбила дыхание задолго до финального спринта, но мне было все равно.

Майло спешил узнать результат, я – нет. Лучший момент моей жизни происходил именно сейчас, когда квантовая неопределенность ситуации позволяла нам всем чувствовать себя победителями. Тридцать три участника стояли на подиуме, поздравляя друг друга с окончанием олимпиады и окончанием учебы. Не было зависти и обид. Мы были одной командой, которую еще не разделили на победителей и проигравших.

Пусть так и останется, думал я. Для чего портить воодушевление такой формальностью, как объявления результата? Почему бы организаторам не сделать исключение и не сжечь результаты до объявления?

* * *

Двенадцать лет результаты объявляет ректор.

Он зачитывает итоговую ведомость в обратном порядка с бумажного листа – таковы традиции. Каждая такая ведомость, подписанная пятью членами комиссии, хранится под стеклом в музее университета. Приятно увидеть там свою фамилию. Я обязательно схожу в музей, чтобы убедиться в этом. Я вспомню и поблагодарю всех, кто помог мне на этом пути.

Вступительное слово ректора дружелюбно и впервые обращено к нам, как к равным. Его обычная сухость уступает место признанию того, что один из нас когда-нибудь, возможно, сменит его на посту. Я слушаю его как в первый раз. Я впервые принимаю слова этого крепкого неулыбчивого человека на свой счет. Без оговорок. Без авансов.

Скоро он назовет обладателя последнего места, и если им окажусь я, мне придется вытерпеть несколько неприятных минут. Ректор дойдет до первой двадцатки, первой десятки, первой тройки, предваряя каждый сегмент небольшим спичем о перспективах тех, кто занял высокие места. С 11-го по 20-е – стажировка в подводной лаборатории Subvenus. С 4-го по 10-е – финансирование собственного проекта. Первая тройка отужинает с ректором в его резиденции и пройдет бесплатное обучение в Высшей Инженерной Школе, а затем…

— С результатом 15,4 балла 33-е место занимает Мартин Седлак, — объявляет ректор.

Седлак выходит к трибуне. Он весел. Ректор жмет ему руку, зал поддерживает аплодисментами, кто-то кричит «Молодец!», Седлак растерянно пожимает плечами и улыбается. Майло, сидящий на два ряда впереди меня, оборачивается и делает одобрительную гримасу. Я сажусь в самодовольную позу. Значит, не последний. Значит, хотя бы один человек «А» оказался позади. Значит, я смог. Сумел.

Приходит поздравительное сообщение от отца. Я улыбаюсь. Он выдает себя. Он не верил в меня настолько. Он варил меня в кипятке лишь для того, чтобы сделать шкуру грубее; даже в его мечтах я не был способен подняться так высоко.

Что делает мать? Плачет ли она слезами радости? Мне хотелось быть сейчас с ней и не терпеть эту пытку; мне хотелось увидеть ведомость сразу в музее, быстро найти свою фамилию, пробежав список с конца, а потом перевернуть эту страницу своей жизни.

— С результатом 15,6 балла 32-е место занимает…

И снова не я.

А потом снова. Позади те, кто занял места с 21-го по 33-е, но меня среди них нет. Майло уже не поворачивается каждый раз, когда не звучит моя фамилия – это было бы слишком утомительно. Он говорит с кем-то по соседству, наклонив голову. Я сцепляю пальцы в замок, тяну до боли в суставах и резко разжимаю. Я не смотрю на ректора, я слушаю монотонную речь. Торопливые шаги очередного участника. Поздравления. Аплодисменты. Пальцы белеют от напряжения.

Ректор доходит до одиннадцатого места.

— Валенсио Хлои, — объявляет он.

Валенсио потрясен успехом. Он одиннадцатый.

А я в десятке. В десятке. Эта мысль повисает в воздухе, словно не имеющая ко мне отношения. Словно я слушаю про своего брата, которого до сих пор считаю маленьким глупцом.

Девятое место. Восьмое. Седьмое. Это кошмарный сон наоборот. Странная тревога происходит от чувства, что я теряю свободу, которой еще не успел насладиться. Я не думал о своем проекте, у меня даже нет идей. Финансирование почти есть, а идей нет.

— С результатом 21,3 балла четвертое место занимает Майло Ланге Лерман, — произносит ректор.

Четвертое место. Майло встает не сразу.

Майло говорил мне накануне, что второе место будет для него сродни последнему.

— Зачем ты себя так настраиваешь? – спросил я тогда. – Как ты переживешь, если будет второе?

— Только так можно победить, — ответил он.

Я уважал его смелость. Он сжигал мосты, чтобы не поддаться искушению оказаться на втором и третьем местах, которые гарантировали обладателям почти те же привилегии, что и первое, с одним лишь исключением — они не были первым местом. На ужине с ректором ему хотелось сидеть во главе стола.

Майло идет к трибуне, как к эшафоту.

Нет, все было не так. Он идет смело и уверенно, как всегда. Майло хорошо держится. Его спина не ссутулилась. Его ладонь не смялась в клещах ректорского рукопожатия. Его улыбка сдержанна и иронична.

Но Майло раздвоился. Тень его плетется рядом опустошенная и ждущая приговора. Тень его корчится под взглядами соперников. Майло-2 уже не с нами, Майло-2 уже седлает коня, чтобы скорее, сию же минуту, приступить к написанию новой истории, где он возьмет реванш.

— С результатом 21,3 балла третье место занимает…

Его занимаю я.

Мы с Майло набрали одинаковое количество баллов, но, по правилам Олимпиады, при равном результате учитывают три значимых параметра: генетический класс участника, возраст и его достижения на предыдущих соревнованиях. В моем случае всё решил класс «В».

Отвлекаясь от Майло, я думаю о том, что мне нечего надеть на ужин с ректором, и что я понятия не имею, о чем с ним говорить.

Ректор трясет мне руку. Я не вижу Майло из-за ярких прожекторов и не слышу его из-за аплодисментов.

* * *

Орбитальная станция Гершель-3 висит над Тихим океаном, который с высоты 350 километров кажется действительно тихим и неподвижным, как фольга. Лишь задержав дыхание можно увидеть вращение огромного маховика планеты. Он вращается с неправдоподобной бесшумностью, но ты все равно слышишь потусторонний скрежет механизмов, приводящих его в движение.

На стекле мое слабое отражение. За ним, в черноте над горизонтом, появляется тусклая звезда грузопассажирского модуля «Цефей». Идет пополнение. Нужно разместить людей, организовать приветственный ужин, ввести их в курс дела… Я толкаюсь от стекла, на котором остается след моего лба.

Между стыковкой модуля и открытием шлюзов – час карантина. Я изучаю список прибывших. 12 фамилий. Три биолога, шесть инженеров, врач, астрофизик и программист. Гвен Баркин, Николас Тор, Сюин Лао, Кристофер Янсен, Владимир Поронин, Майло Ланге Лерман…

Майло. На Земле 8,5 миллиардов людей, а мир по-прежнему тесен. Я усмехаюсь. Майло, Майло… Где же ты был так долго? Почему молчал? И что ты, Майло, скажешь теперь, когда мы заточены на корабле размером с большой коттедж? Знал ли ты, что встретишь меня здесь?

Майло не знал. Я понял это сразу, когда он не заметил меня в первую минуту, чтобы потом, собравшись с мыслями, приветствовать непринужденно, но без теплоты. Никто ничего не заметил, Майло. Ты как всегда держался прекрасно.

Странное дело, Майло, но теперь я формально твой начальник, по крайней мере, во всех вопросах, касающихся безопасности. И еще, Майло, тебе придется со мной говорить.

Я наблюдал за ним во время ужина в ослепительных лучах никогда не заходящего здесь солнца. Я наблюдал, но ни разу не встретился с ним взглядом.

Майло похудел, выглядел неплохо, залысины чуть старили его, взгляд оставался умным. Он все также располагал к себе людей и легко начинал разговоры. В команде прибывших он пользовался авторитетом.

Но что-то изменилось. Он шутил меньше и без прежнего удовольствия, скорее, потакая настроению коллег. Паузы в разговоре стали длиннее, и в паузах он выключался и не сразу возвращался назад.

Чертова придурь. Может быть, он вообще плохо помнит меня и не думает обо мне с тех самых пор?

Куда ты пропал, Майло? Почему ты не пришел на юбилей моего отца, хотя он спрашивал о тебе? Почему не отвечал на вызовы?

С того дня, когда мы делили с ними последнее вакантное место за столом ректора, Майло растворился, будто святой дух. Я видел его перемещения и слышал о нем, но всегда в косвенной речи чьих-то отчетов. Майло провел тонкую операцию по удалению себя из моей жизни.

Сначала я кидался на стену яростно, словно животное, только что пойманное в клетку. Потом я превратился в маятник, который, набирая id-код Майло, чувствует желание сбросить вызов, а сбрасывая, чувствует желание попробовать снова. Потом я не делал ничего, а ничто умеет быть сокрушительной силой примирения, но не помогло даже мое видимое равнодушие. Ты не сделал ни одного шага навстречу.

Вместе с Майло, но как бы независимо от него, из моей жизни пропали и остальные. Последняя встреча с Линн получилась скомканной из-за ее отъезда. Шерберг, близкий друг Майло, обозначил границу, встречал меня сухо и с непонятным вызовом, за которым скрывалось то, что мне предпочитали не сообщать. Фарфус был не прочь общаться, но так беззаботно менял темы, не говоря ни о чем конкретном, что быстро наскучил мне.

Майло наказывал меня. Я потерял стержень. Я лишился возможности подражать ему и сравнивать свои успехи с его успехами. Я стал бестелесным существом в вакууме чужой памяти, которое пытается оформить себя силой одной только мысли. Я пытался идти даже не по воде — я шагал по воздуху. Я потерял право судить обо всем суждениями Майло, не имея собственных.

Я оказался неспособен видеть ясно, принимать быстрые решения, рисковать. Мой генетический балласт тащил меня вниз. Ледокол Майло не расчищал дорогу во льдах. Мать оказалась права, когда считала меня неприспособленным к жизни среди людей «А», но она не поняла одного — прирученное животное умирает не на цепи. Оно умирает на свободе.

Я пытался говорить словами, которых еще не нашел. Я чувствовал себя шарлатаном, который близок к разоблачению.

Моя научная работа, впрочем, продвигалась неплохо. Третье место в Инженерной Олимпиаде-2036 создало позитивный импульс и привлекло ко мне людей, которые больше из любопытства помогали мне запустить свой проект.

Потом случилось неожиданное: комиссия по генетической чистоте признала мой геном соответствующим критериям класса «А-». В сертификате, который мне выдали с новым паспортом, значилось, что «исследованное сочетание генов не гарантирует наличия обозначенных в спецификации способностей, но допускает их развития в процессе жизнедеятельности организма».

Паспорт класса «А» открыл передо мной многие двери. Постепенно я перестал бояться своих суждений и не нуждался больше в мериле своих способностей. Люди «А» меня больше не пугали, но и не волновали.

Но даже тогда я не перестал считать себя шарлатаном. Многие вещи давались мне сложнее, чем воображаемому Майло, который легко решал задачу, но не подсказывал мне утром правильный ответ.

Странно думать, что природа, словно в насмешку, лишила одних людей возможности видеть то, что видят другие, и осознавать эту слепоту. Я чувствовал правильное решение, но барьер дефектных генов был непроницаем для моего внутреннего взора. Несмотря на тренировки, прочные мембраны внутри моего сознания остались нерушимыми, мысли рикошетили о них, доводя меня до агонии. Я засыпал в шлеме, чувствуя себя побежденным. А утром начинал сначала.

Лишь со временем я понял, что от меня не всегда ждали ответов. Я работал хорошо.

Но не отлично, говорил мне невидимый Майло.

* * *

Мы смогли поговорить лишь через неделю после его прибытия на «Гершель-3».

Втроем мы вышли за борт для монтажа оборудования: я, Майло и Шеффилд. У Шеффилда зашкаливал пульс, его вернули на станцию. Поронин не оправился от простуды.

Мы остались вдвоем в полной пустоте: с одного бока горел слабо выгнутый купол Земли, с другой мерцала звездная сыпь. Станция «Гершель-3» кажется огромной, когда уткнешься в забралом в сплетения проводов и трубок на ее поверхности, и микроскопической, если отлететь на полкилометра к запаркованному грузовому модулю, с которого мы таскали оборудование.

Я уже не нуждался в этом разговоре, но мне казалось, что в нем нуждался Майло. Как человек, сгоряча наговоривший глупостей, он ждал от меня первого шага. Так думал я.

В конце концов, из нас двоих именно я был тем человеком, кто может списать свои ошибки на дефекты генетики.

— Надо поговорить, Майло, — сказал я наконец.

— О чем? – он, кажется, удивился.

— Куда же ты пропал? Почему все оборвалось так внезапно?

Он прятал лицо за бликами забрала. Я услышал лишь фырканье в шлеме.

— Что? – не понял я.

— Ты сам знаешь что.

— Нет, не знаю. Что тебе наговорили обо мне? Я, черт возьми, ничего не знаю!

В массивном костюме трудно ворочаться, но я схватил его за плечо и попытался развернуть. Он скинул мою руку. Его враждебное спокойствие заставило меня колебаться, прав ли я в своей настырности.

— Если ты не понимаешь, то уже и не поймешь, — сказал он.

— Да что я должен понять? – я снова схватил его за плечо, на этот раз крепко. – Тебя так расстроила та олимпиада? То, что я оказался впереди?

Майло повернулся, и в забрале шлема, словно из-под воды, проступило его лицо. Губы его стали тонкими и белыми.

— Ты знал, как мне важно оказаться в тройке лучших, но тебе захотелось попасть туда любой ценой, — сказал он. — «Майло, помоги…», «Майло, как ты это решил?..» Ты тянул до последнего, чтобы не осталось шанса переиграть. Тебе так нужна была работа? Ну да, вы же способны ходить только по костям других. Вам не известно, что такое сражаться с открытым забралом.

— Да погоди ты, — оборвал я, пытаясь ухватить его за второе плечо.

Он вырвался, толкнул меня ногой и полетел к грузовому модулю.

– Ну и что? – сказал я в микрофон. — Голос-то мой ты все равно слышишь. Так вот слушай: я не ожидал такого. Я до сих пор думаю, что прыгнул выше головы. То, что ты можешь делать постоянно, мне по силам лишь при удачном стечении обстоятельств. Может быть, я просто меньше волновался в тот день.

— Волновался меньше… – Майло висел возле грузового модуля, скупо жестикулируя в объемном костюме. – Я все знаю про тебя. Ты относишься к классу А-минус. Хорошая у тебя маскировочка.

— Чтобы ты знал, Майло, комиссия присвоила мне класс «А-» по одной лишь причине: слишком опасно выглядел высокий результат существа класса «В» в соревнованиях такого уровня. Майло, это просто политика.

Майло не слушал. Он говорил тихо и зло:

— Хороший план — держать соперников на коротком поводке. Считаться их другом… Ты думаешь я поверю, что ты мог бы занять третье — третье! — место, если бы не готовился к этому специально?

— Майло, Майло, послушай себя – это бред! Это полный бред! Такое невозможно срежиссировать. Как ты себе это представляешь? Ты думаешь, я десять лет прикидывался идиотом, чтобы узнать твои секреты, а затем использовать против тебя? Потом, у нас не было никакого договора: вспомни, ты сам мне желал попасть в тройку. Это были твои слова. Ты не верил в это, но желал мне. Забыл?

— В тройку лучших, да… Но я должен был стать первым.

— Но первым ты не стал не из-за меня.

Майло отвернулся, копаясь с креплениями на боксе грузового модуля. Он молчал. Я приблизился и стал помогать. Мы направили бокс в сторону станции и летели рядом, страхуя груз.

Время уходило. Я сделал последнюю попытку:

— Майло, давай начистоту. Нет никакой теории заговора. И ты в нее не веришь. Просто я напоминаю тебе о чем-то неприятном. Пусть так. Я не собираюсь навязываться. Но признай, что я тебя не предавал.

— Не пытайся больше говорить со мной , — отрезал Майло. — Ты не понимаешь, о чем речь.

— Я понимаю другое, — сказал я его спине. — Ваше это благородство — оно не ваше. Оно вшито в вас с пробирок. Вы и не знаете ему цену. Пользуетесь просто. А где же вы? Вы и сами не знаете. Оттого и проигрывать не умеете.

— Посмотрим, кто проиграет, — прошипел Майло.

Он нырнул в шлюз. Люк закрылся с такой поспешностью, что я не сразу осознал произошедшее. В решетке солнечных батарей кривилось отражение красного солнца.

— Майло… — сказал я в тишину. – Майло, не дури. Открой люк. Воздуха на полчаса.

В шлеме шипело.

Я остался в пустоте. Мне было жаль Майло. Жаль не как врага, а как бывшего друга. Виноват ли он, что его превосходная генетика столько лет ограждала его от тяжелых решений, которые делают из нас — нас? Виноват ли он, что так рано достиг равновесия со средой и был так внезапно из него выведен? Майло парил над землей в восходящих потоках, и вдруг утратил доверие к ним. Воздух перестал быть опорой — он ей и не был.

Я бы мог помочь. У меня богатый опыт борьбы с неудачами. Может быть, оставшись с Майло наедине, мы бы нашли общий язык. Но я знал его окружение и знал, что там говорят о таких, как я.

Этот дефектный обманул тебя, Майло. Этот сорняк. Тебя предупреждали. Не жалей его, Майло. Пожалев единожды, ты не сделаешь лучше ему. Его участь решится. Его ты не спасешь. Ты откроешь шлюзы, через которые хлынут в кровь человечества битые ДНК, хлынет коварство, злость и ненависть. Разве не он преподал тебе урок, Майло? Готов ли ты простить пощечину? Подумай хорошенько, потому что он воспользуется твоей жалостью. Он ждет этого. Они все ждут. Это их последний шанс. Мы должны вычистить эти конюшни. Запомни урок, Майло, запомни его и не повторяй ошибок. Ради будущего человечества, ради чистоты своего потомства и потомства своего потомства.

Через двадцать минут люк открылся, и из него показалась голова Криса Янсена.

— Как же так? – твердил он, помогая мне попасть на корабль. – Что же Майло, не проверил, что ли?

— Да поторопился просто, — ответил я, попадая в шлюз.

Янсен открыл клапан. Счетчик давления показал пол-атмосферы. Пульс перевалил за 120 ударов в минуту. Кружилась голова.

— Ошибся он, что ли, — бормотал Янсен…

— Крис, — сказал я строго. – Такие как Майло не ошибаются. Запомни это. Они не ошибаются никогда.

13 Comments

  1. Прочитала. Интересно. Неоднозначно.Особенно последняя фраза меня порадовала — как-то она приоткрыла второе дно в сундучке ГГ.
    Но если в общем и целом, то чем-то рассказ напомнил мне «Талантливого мистера Рипли». И возник вот какой вопрос: ГГ оказался на третьем месте из-за критерия «В», но ведь в олимпиадах никогда не участвовали люди класса «В». Как такой критерий вообще появился? Мне кажется, наоборот, чтобы доказать ущербность людей «второго сорта», их категория должна была не давать им фору, а служить отягчающим обстоятельством. Иначе, как мне кажется, суть самого общества нарушается, если люди «второго сорта» имеют в состязаниях гандикап.

    1. Это тоже проявление элитарности — мы настолько уверены, что эти задания по силу лишь людям «А», что готовы на гандикап для людей «В», который им все равно не поможет.

  2. И почему у меня возникли стойкие ассоциации с 31 лицеем? ))
    Браво, Артем, с большим знанием психологии описаны сомнения и переживания подростка, и читается очень легко.

    1. Спасибо) Ну тебя не проведешь) Все точно, 31 лицей и выбран за прототип. Там примерно такой культ и был

    2. А там как «А» и «В» отличались? Как их идентифицировать можно было?

  3. Прямо хороший детектив! Аж дыхание перехватывало на каждом этапе! Мне понравилось! А вообще как тяжело для психики человека деление по любым признакам. Эти гении очень чувствительные легко ломаются, а отсюда вопрос — так ли они безупречны?

  4. Вчера три раза начинал читать но не дали. Прям знак какой то. А сегодня наконец таки встретились с Ульяной и я стал щщщасливым обладателем двух ее книг с автографом.)))

    Вот теперь думаю — если сюжет Артема каким то образом перекликается с сюжетом Ульяны, стоит ли первым читать рассказ Артема? Просто не будет ли потом на фоне рассказа Артема сюжет Ульяны «играть» в другом свете?

    Артем, Ульяна — вы читали оба варианта, дайте совет. А то голову сломаю.

    ПыСы — седня мой шаблончик претерпел небольшой коллапс. Подъехав на встречу с Ульяной увидел вывеску на здании «ГазПром». Ну, думаю….сейчас ченить шуткану про «мечты сбываются». (я то был уверен что Ульяна в редакции работает, где то не далеко от Артема). Пока Ульяна в машине подписывала книги, а я в голове формулировал шутку-мишутку про Газпром + Ульяну, оказалось что она там реально работает… О как!!! Я мал мала опешил от неожиданности. Даже забыл слова чтоб узнать КЕМ работает в Газпроме автор книг???
    В общем утро задалось на события)

    1. Особых спойлеров нет, герои другие, ситуация другая, поэтому можно читать и так и так.
      Ульяна, насколько помню, заместитель генерального директора по информационной политике «Газпром-Газораспределения».
      PS: но это не значит, что она подписывает книги фразой «При появлении запаха газа звоните 01») Или закладывает книги пятитысячной купюрой. 😀

      1. Понял. Спасибо.

        ПыСы — запись на самом деле проще и банальней — адреса АЗС ГПН + бонусная карта на 50 литров. А т.к. книги две брал, то и карт две. Могу одну уступить по цене двух приобретенных книг )))

      2. Да зачем мне карта, к моему экземпляру канистра 50 л джидрайва была прикручена;)

      3. «Газпром — покупайте книги Ульяны Бисеровой и будет вам счастье». ))

    2. Когда Ул пришла работать в «Газпром», я тоже не удержалась про шутку о сбыче мечт. Но сказала, что и у «Газпрома» должны сбываться мечты. Например, мечты о потрясающем пресс-центре.

Добавить комментарий для Hoppy DryОтменить ответ