Целитель

Автор: Надежда Сухова (Hoppy Dry)

Лекарства уже не приносили облегчения. После каждого укола мое тело превращалось в многотонную бетонную плиту, в недрах которой была похоронена боль. Но бетон был слишком плотный, чтобы боль могла расползаться по нему. Я не мог пошевелиться, я с трудом глотал, с трудом дышал. Мои веки весили по двадцать кило каждое, поэтому я их не поднимал. Лежал в темноте собственного тела и злорадно прислушивался, как где-то в дальнем уголке билась зажатая в каменные тиски боль. Сиди там. Сдохни там.

Мой сосед по палате Борис Геннадьевич тоже умирал. В отличие от меня он не мог лежать, поэтому каждый день хотя бы на десять минут выходил на больничный балкон, а потом возвращался и докладывал мне обстановку.

– Деревья уже совсем голые, Саша, – говорил он слабым, дребезжащим голосом. – А небо кобальтовое. Знаешь, в молодости, когда я первый и последний раз выехал за границу, в Румынию, я купил там себе костюм. Он был такого же цвета – серо-синего. Жена сказала: кобальтового – и мне понравилось это слово. У всех были серо-синие костюмы, а у меня – кобальтовый.

Борис Геннадьевич любил говорить. Не болтать, а именно говорить. Он всю жизнь занимался наукой, был профессором, преподавал в нашем университете термическую обработку металлов – и сейчас ему очень не хватало аудитории. Когда его скрутил недуг, профессора вежливо попросили с кафедры, а потом и вовсе предали забвению, как старый хлам. Дочь Бориса Геннадьевича жила в Америке, тоже преподавала. Не раз пыталась забрать отца туда, но он сопротивлялся.

– Марина, я здесь родился, здесь и в землю уйду. Рядом с Антониной, – мягко говорил в телефонную трубку профессор, а я думал про него: счастливчик! Его ТАМ ждет жена, а меня в этой тьме не ждет никто. Я уйду туда один и буду там один очень долго. Может, целую вечность, пока подрастают мои дети, пока моя Наталья нянчит внуков…

Смерти я никогда не боялся, хоть она и ходила за мной по пятам, подкрадывалась со спины, брала за горло. Я прошел такую боевую подготовку, что герои шпионских романов на моем фоне выглядели жалкими новобранцами. Я два месяца провел в плену в Боливии. Я двенадцать дней дрейфовал на лодке в Индийском океане. Однажды мы с ребятами шесть дней держали оборону – запертые в кирпичном сарае без еды, почти без воды, с минимальным запасом патронов, – пока не пришла подмога. И каждый раз, когда я видел скалящуюся рожу смерти, я знал, что не подпущу ее близко, я выбью ей зубы и выдавлю глаза, но меня она не возьмет!

И вот где-то я допустил тактическую ошибку, моргнул диверсантов – и старуха с косой начала меня точить изнутри. Она по капле высасывала мои силы, по кусочку поглощала мое тело. Я не мог схватить ее – она утекала сквозь пальцы. Я не мог ударить ее – она превращалась в дым, и я наносил удары сам себе. Впервые в жизни я был бессилен, и меня это ужасно злило.

Я сам настоял на хосписе. Я не хотел, чтобы мои дети видели меня угасающим. Витальке было тринадцать, и с ним я поговорил по душам перед самым отъездом. Я объяснил, как тяжело мне причинять боль родным. Я велел ему запомнить меня сильным и смелым, велел оберегать сестру и помогать матери. Я позволил ему плакать, потому что и так возлагал на плечи пацана слишком тяжелую ношу.

Сложнее было объясниться с Анечкой. Я соврал, что еду на очередное задание.

– Но ты же болеешь, пап! Пусть врач напишет тебе справку! – возмущалась она.

К своим восьми годам она уже имела представление о бюрократии, поэтому без устали строчила письма то президенту, то министру здравоохранения, то руководителю Первого канала, и даже своему любимому актеру Михаилу Пореченкову. Мы с женой едва успевали перехватывать эти послания.

Навещала меня в хосписе только Наташа. Витальке я запретил приходить, но разрешил звонить мне. Впрочем, скоро этот способ связи отпал: боли усилились, наркотические препараты тоже стали более агрессивные. Я с трудом различал день и ночь, почти не вставал и мало говорил. Иногда меня встряхивал Борис Геннадьевич.

– Опять парнишка этот пришел. Вихрастый, в желтой курточке, – говорил он как будто самому себе, но прекрасно зная, что я слышу его. – Бродит там, в сквере за парковкой. Вроде как хочет чего-то, но боится…

Эти слова пробивали брешь в бетоне, и боль стрелой устремлялась в сердце. В эти минуты я был согласен вернуться в Боливию, в плен к повстанцам. Я готов был провести там не два месяца – два года, лишь бы не мучиться от мысли, что мой сын бродит под окнами хосписа.

Как умер Борис Геннадьевич, я не заметил. Я лежал и лежал, а потом вдруг осознал, что никто не разговаривает со мной. Я собрался с силами и сел на кровати. Меня мутило, перед глазами все плыло, превращаясь в тошнотворный розовый кисель.

– Где Борис? – прохрипел я, но никто не ответил.

Я увидел, что его кровать пуста: на ней остался лишь ортопедический матрас, обшитый клеенкой. На душе от этого стало одиноко и как-то по-особенному пусто. Именно после смерти профессора я решил, что пора и мне перестать мучить семью. Я недоумевал, почему мне раньше не пришла мысль пустить себе пулю в голову, когда рука была еще тверда. Сейчас для этого придется потрудиться: чтобы повеситься, мне не хватит сил связать узел. Шагать с балкона тоже не вариант: второй этаж. Резать вены я не хотел – чтобы не доставлять персоналу лишних хлопот с уборкой. Оставался единственный доступный мне способ – медикаментозный. Я знал, что совершить один рейд в хранилище мне по силам. Но для этого мне надо немного привести себя в форму: уж слишком я залежался.

И я начал вставать, прохаживаться. Чтобы я мог ходить, мне выдали ходунки – унизительное приспособление для спецназовца, но ради достижения своей цели я терпел. Я разведал, где склад и как часто туда наведывается старшая медсестра, сколько персонала одновременно находится в коридоре. Я считал шаги от своей палаты до поста, от поста до склада, от склада до ординаторской, от моей палаты до сестринской. Я старался учесть тысячу деталей, но голова была забита ватой, и мой план продвигался очень медленно.

В одно из таких утр, возвращаясь с очередной разведки, я вошел в палату и остолбенел: у моей кровати сидел человек. На вид ему было около сорока лет, он был худой и высокий, в очках, с интеллигентным лицом и приятным голосом.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – гость поспешно поднялся и протянул мне руку в кожаной перчатке. – Я к вам.

Я напрягся. Кто он? Почему он знает мое имя? Что ему нужно? Мысли роились и путались, но одна, словно выбравшаяся из клетки птаха, вспорхнула под самый потолок: на незнакомце было узкое серо-синее пальто – кобальтовое. Как только я произнес это в своей голове, я больше ни о чем не мог думать.

– Кто вы? – хрипло спросил я, присев на пустую кровать Бориса Геннадьевича.

– Петр. Целитель, – с вежливой полуулыбкой представился гость.

– Смешно, – фыркнул я. – И сколько вам нужно денег?

– Мне нельзя брать за целительство материальное вознаграждение, – спокойно отвечал Петр. – Я беру плату услугами.

Я покачал головой, давая понять, что продолжать разговор бессмысленно.

– Я могу исцелить вас, Александр Иванович. Одно прикосновение – и вы здоровы. Вернетесь к семье, к детям. Будете жить долго и счастливо. Запаса прочности вам хватит лет до восьмидесяти.

– А взамен что?

– Я бы хотел воспользоваться вашими умениями.

– Какими это?

– Вы ведь были командиром боевой группы «Ирбис», участвовали в различных секретных операциях по всему миру.

– Никогда не слышал о такой группе, – хмыкнул я.

– Конечно, не слышали. Это ведь засекреченная информация. Как и ваш позывной – Грин, – лицо Петра оставалось безмятежным.

– Что это? Какой-то новый вид вербовки? Парень, я даже для группы смертников не гожусь – просто не доживу до задания.

– Я же сказал: я исцелю вас, – Петр коротко выдохнул и снова сел на стул у моей кровати. – Если хотите, я изложу вам суть дела прямо сейчас и дам вам время подумать. В конечном итоге выбор все равно за вами.

Что ж… По крайней мере он не просил денег и знал обо мне и моей семье больше, чем положено. Надо и мне изучить этого перца, чтобы понимать, насколько он может быть опасен.

– Валяй! – я оперся рукой о кровать, потому что спина уже устала. По-честному, мне очень хотелось лечь, но при этом подозрительном типе я держался бодро из последних сил.

– Меня зовут Петр Вавилов, и дар исцеления я получил в двадцать один год. Я не просил о нем, меня им одарили насильно и, как я позже понял, с особой миссией. Случилось это неожиданно: я просто переходил дорогу – и вдруг удар. И сразу темнота. Я умер мгновенно, потому что мне частично оторвало голову. Она держалась только на нескольких лоскутах кожи и мышц, поэтому, чтобы меня было удобнее транспортировать туда-сюда, санитары наскоро пришили ее. Я был мертв шесть часов, и вдруг очнулся. Те грубые швы, что скрепляли туловище и голову, превратились в рубцы.

– Что, башка приросла к телу? – этот Петр начал забавлять меня.

– Именно так. Я до смерти напугал всех лаборантов и патологоанатома. Я сам был в шоке от того, что пережил. Но я чувствовал, что внутри меня что-то изменилось, словно это был я и в то же время не я. Внутри меня дремала какая-то новая сила. Вскоре я понял ее суть: эта сила позволяла мне исцелять людей одним прикосновением руки. Поначалу это были легкие недуги вроде головной или зубной боли, разбитые коленки и мелкие порезы. Но чем больше я пользовался своим даром, тем сильнее он становился. И вот я уже мог лечить более серьезные заболевания – гастриты, близорукость, артрозы…

Ко мне потянулись толпы людей, и я подумал, что это неплохой способ сколотить состояние. Однако если я брал за лечение деньги, украшения или любые другие материальные ценности, исцеление не работало. Я прикасался к людям, но болезнь не отступала. Так я понял, что не должен брать плату за свой дар.

Как-то ко мне пришел юрист, который просил излечить его сына от муковисцидоза. Я выполнил его просьбу, и мужчина спросил: «Что я могу сделать для вас? Может, вам нужны услуги юриста?» В тот момент я действительно в них нуждался: я пытался продать дачный участок, часть которого была самовольно захвачена соседом. Юрист помог мне выиграть дело. Так я понял, что за исцеление могу брать плату услугами.

Впрочем, мои потребности быстро закончились, и я подумал, что могу приносить пользу миру. Я просил людей, приходивших ко мне, высаживать деревья, помогать старикам и инвалидам. Правда, многие до момента исцеления клялись и божились, что выполнят мои условия. Но как только болезнь отступала, забывали о своих обещаниях. И тогда я стал требовать плату вперед: сначала посади деревья, сначала купи инвалиду кресло, сначала построй в собачьем приюте вольер – а потом уже ко мне за лечением.

Теперь у меня есть две очереди. В одной – те, кто нуждается в помощи, в другой – те, кто нуждается в лечении. И плату я беру сообразно тяжести диагноза. Чем тяжелее болезнь, тем больше добрых дел должен сделать человек или его родственники.

– Прямо второе пришествие! – не сдержался я. – Воду в вино можешь превратить?

Петр шутку не оценил, и мне пришлось вернуться к канве рассказа:

– От меня-то ты чего хочешь? Я не прошу исцеления и сажать деревья ради этого не собираюсь.

– Я пришел к тебе за помощью, – внезапно он перешел на ты, и это как будто сблизило нас. – Пятнадцать лет назад я излечил от паралича одного бизнесмена. Он умолял меня вернуть ему способность двигаться, он готов был завалить школы новыми компьютерами, а больницы – дорогой аппаратурой. И я исцелил его. Но перед этим взял клятву, что подаренную жизнь он будет использовать только во благо людям.

– И он, значит, клятву нарушил? – я стал догадываться, к чему клонит Петр. – И я тебе нужен, чтобы напомнить поганцу, кому он всем обязан?

– Не совсем так, – Петр выдержал паузу. – Я хочу, чтобы ты его убил.

Поворот разговора меня несколько озадачил. Одно дело попугать. Меня о таком время от времени просили знакомые. Обычно женщины, на пути которых вырастал какой-нибудь трусливый негодяй. Шумный сосед, дружок – кухонный боксер, чересчур любвеобильный коллега, не дающий проходу. Настучать таким мудакам по голове – это одно. А вот заказное убийство – это уже совсем другое.

– Я не киллер, – сухо отрезал я.

– Но ты убийца, – мягко напомнил Петр. – Страна потратила уйму денег, чтобы научить тебя физически уничтожать противника.

Я ощутил, как участилось сердцебиение. Раньше со мной такого не случалось. Я гордился тем, что умел хранить хладнокровие в любой ситуации. Видимо, болезнь меня совсем доконала.

– Ты двадцать шесть лет выполнял приказы, убивая людей, которых даже не знал, – в лице Петра появилась беспощадность. – Ты убивал, не задумываясь, виновны ли эти люди в чем-то. Они были для тебя просто мишенями. Так почему ты сейчас решил поиграть в благородного рыцаря? Ты даже не спросил, какого человека должен убить.

– И какого?

– Андрея Козынина.

Я даже не стал подавлять возглас удивления:

– Председателя закособрания?!

– Да, его, – кивнул Петр, наклонился и выудил из-под моей кровати черный кожаный кейс. – Я оставлю тебе все материалы, которые доказывают, что Андрей Павлович распорядился подаренной жизнью не так, как обещал.

Целитель вынул из кейса папку и аккуратно положил на мою кровать.

– Внутри папки моя визитка. Если надумаешь принять мое предложение – звони. Но слишком долго не тяни: времени у тебя мало.

– Сколько? – вырвалось у меня.

– Немного. Несколько дней, – Петр встал, привычным движением одернул кобальтовое пальто. – И еще. Тебе не обязательно делать это одному. Я пойду с тобой.

– Зачем это? – возмутился я.

– Во-первых, я умею исцелять. И если тебя ранят, я смогу быстро вернуть тебя в строй.

– А если ранят тебя?

– Я бессмертный, – смущенно улыбнулся Петр, но тут же вернулся к своей линии: – И во-вторых, мне очень хочется посмотреть в глаза этому негодяю перед смертью.

– Слушай, Петр, если ты бессмертный, то почему сам не пойдешь и не… – начал я, но он не дал мне договорить.

– Отнимать жизнь я тоже не могу. Это второе условие моего дара. Счастливо оставаться, Александр Иванович.

Он вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Только после его ухода я ощутил, что в палате пахнет свежестью и мокрой листвой. Такой запах бывает ранним летним утром, когда выпадает обильная роса.

Весь оставшийся день я провел за изучением материалов из папки. Собственно, ничего нового там я не увидел. Козынин пилил бюджет, захватывал земли, подписывал незаконные документы – одним словом, делал то, что делают сотни чиновников по всей стране. Но наказать Петр Вавилов хотел именно его. Собственно, было ли это наказанием? У меня складывалось ощущение, что Петр просто проводил работу над ошибками. Сам облажался, поверил не тому парню, не подстраховался, а теперь хочет подчистить репутацию.

Стоит ли это моей жизни? Моя душа была в грехах, как в шелках. Я за время службы делал ужасные вещи, о которых сам хотел забыть. Иногда они снились мне, и я просыпался весь в поту, задыхаясь от страха. Да и Петр был прав: я убивал, не задумываясь о том, что за люди передо мной. Был приказ – и я жал на курок. Убийца и есть.

Но что если я, допустим, убью Козынина, и меня поймают? Меня посадят в тюрьму на пару десятков лет. И для своих детей я из героя превращусь в убийцу. Я столько лет жил в прекрасной и сладкой лжи – я воевал с плохими дядьками, защищая нашу страну. Мне было приятно быть героем. Настолько – что я даже сбежал в хоспис, лишь бы дети не видели моей немощности.

А вдруг Петр говорит правду? Вдруг он исцелит меня? Я смогу вернуться в свою красивую сказку, нацеплю нимб героя. Целитель правильно заметил: страна потратила немало денег, чтобы научить меня убивать людей всеми возможными способами. Почему бы мне раз в жизни не использовать это умение для себя? Заплатить этим за возможность вернуться в семью. По сути, на Земле не нарушится никакого равновесия: я останусь жить, а Козынин умрет. Количество человек останется неизменным.

Ночью я не спал. Все думал и думал. Вспоминал лица убитых мной… Конечно, я старался не подпускать противника близко, но с некоторыми все же приходилось драться врукопашную. Я помнил их глаза – горящие ненавистью, или залитые болью, или наполненные страхом. Я убивал потому, что мне платили за это деньги. Теперь мне за это предлагают нечто более ценное – жизнь. Почему же так трудно согласиться? Может, потому, что пока ты солдат – ответственность за смерти лежит на командире? А Петр переложил ответственность на меня…

Я едва дождался утра. Позавтракал кашей, втянул в себя полстакана больничного пойла – нечто среднее между разбавленным соком и киселем. Сидеть в палате было тягостно, и я вышел в коридор. Шаркая ногами, переставлял ходунки. А ведь когда-то мог пробежать двадцать километров с полной выкладкой!

Остановился у окна, навалившись боком на прохладный подоконник. Спина взмокла, легкие со свистом вбирали воздух и так же со свистом, как лопнувшая шина, его выпускали. Я перевел взгляд в окно. Голубое небо с редкими пятнами сереньких облачков, похожих на куски грязной ваты из процедурной. Узкий и длинный сквер, огибающий корпус больницы, укрыт пестрым ковром опавших листьев. По асфальтированной дорожке через него бежит медсестра в длинном больничном ватнике. Розовые брючки ее медицинского костюма напоминают пастилу, которую обожает Анечка.

Медсестра скрылась за углом, и только теперь я заметил в дальнем углу сквера парнишку в желтой куртке. Он медленно брел по газону, подбрасывая листья ногами. Они неохотно взлетали и тяжело ложились обратно, обнажая черную землю. Ничего, скоро ветерок исправит этот беспорядок: разровняет лиственный ковер, придаст ему скорбной торжественности.

Виталька держит руки в карманах. Изредка вытаскивает одну и быстро проводит ей по лицу. Смахивает слезы. Не хочет показывать чувства перед матерью.

Каково ему сейчас? Зачем он каждый день приходит туда, где медленно умирает его отец? Я запретил ему видеться со мной, но чувствовать я ему запретить не могу. И от боли этой я его тоже не избавлю, даже если костлявая придет за мной. От боли я могу избавить только себя. Разве так должен поступать хороший отец?

Я нащупал в кармане пижамы сотовый, нашел в списке контактов Петра Вавилова и нажал на вызов.

22 Comments

  1. Хороший сюжет. Глубокий и необычный.

    Наверное в подобных условиях тоже смог бы переступить черту, чтоб еще раз увидеть свою кровинушку, обнять своих самых близких. Выбор очень трудный и тяжелый, но мне кажется что смог бы.

    До появления выбора как в рассказе, уж лучше пуля в лоб, чем бетонная плита, немощность, и страдания близких.

  2. Мне очень понравилось. До конца дочитала на одном дыхании. Труднейший выбор. Но не настиг нет ли потом кара самого главного героя? Я не уверена.Поэтому очень страшно.

  3. Есть очень странный фильм режиссера Юрия Быкова (который каялся недавно), называется «Жить». Странный, но смотрится отлично, полубандитская история с двумя героями.
    Там похожая дилемма показана еще более обостренно, потому что условный «Козынин» помог главному герою и между ними возникли неоднозначные, но все же отношения. Да и герой — не злодей, наоборот, душка-обыватель. И когда он оказывается перед выбором — либо второй, либо я, герой выбирает жить. Без малейшего геройства.
    Поначалу что-то во мне возмутилось, ну вроде как фильм не по законам жанра снят. Не тому людей учит. Но когда я остыл, то подумал, что показывает он тупо, как все есть.
    В рассказе похожий выбор для героя… это и не выбор, по сути. Это просто несколько минут, потраченных ради приличия на рационализацию всего. Выбор сделан мгновенно и без участия сознания (возвращаемся к предыдущей теме), но потом с ним надо примириться.
    Так что да, концовка вполне реалистичная.

    1. Тоже смотрел этот фильм. Тоже понравился и зацепил своим необычным сюжетом. Но вот сравнивать выбор главных героев из рассказа и фильма, я бы не стал. Совсем разные ситуации и исходные данные. В фильме простой мужик встрял на ровном месте в дикие бандитские разборки. Фильм смотрел давно, немного выветрилось,потому фраза «условный «Козынин» помог главному герою» немного смутила. Не понял кто кому помог? Бандит помог мужику? В чем? На сколько помню бандит его по сути принудил ему помогать, почти в заложники взял, и втянул во все разборки.

      В рассказе и исходные условия другие, и смертельная болезнь героя, и чудо целитель, и плачущий сын под окном. Да, есть некая параллель. Но все таки в лоб сравнивать мотивацию при выборе не стал бы.

      1. Ну там ключевой момент такой: когда бандосы зажали их в здании, Андрей (их бывший друг) сбежал на крышу и, фактически, имел хорошие шансы или уйти или хотя бы отстреляться. Но когда он увидел, что его «друзья» заходят в здание, где остался мужик, он спустился, чтобы защитить того, явно отдав выгодную стратегическую высоту. Может быть, даже вытащил бы, если бы не припадок. Как минимум, не бросил. Рискнул собой. Фиг знает. Не каждый бы стал.
        Я полагаю, это и есть самый тонкий момент во всем фильме. Он хоть и втравил мужика, но в последний момент бросать не стал.
        И весь фильм у мужика вроде бы было абсолютное моральное право отомстить этому Андрею самым лютым способом. Но конкретно после этого эпизода начинаются сомнения, по крайней мере, у зрителей.
        У мужика все же выбор посложнее был, он не убийца, да и к этому Андрею, ну как не крути, а какой-то симпатией проникаешься (фиг знает почему — стокгольмский синдром?).
        В описанной Надей ситуации все проще. Есть какая-то гнида паршивая, есть ты, твои дети, есть мотив и возможность убить, какие там особо колебания? Ну в реальной-то жизни? Если уйти от высокопарности, нет там места для колебаний. Вернее, колебания — не более чем маска, чтобы самому себе потом сказать, «ой я так колебался, так колебался, прямо заколебался». А на деле ситуация лично мне показалась вполне прозрачной. Профессиональному убийце предлагают работу с нереально щедрой оплатой. По-моему, все очевидно.

      2. Выбор у мужика сложнее, именно в фильме, именно в той конкретной ситуации. Плюс усложняется тем, что он банальный обыватель, а не убийца. И тут выбор — его вроде как спасли (хотя с другой стороны от чего? От того что его втянули в это?), а ему надо — во первых переступить порог убийцы и нажать на курок. Это ведь не утку подстрелить… А во вторых — спасти себя за счет лишения жизни другого, хоть этот другой злодей и втянул его. Это же не друг, не близкий человек. Там бы думаю совсем другой расклад был. Опять же в момент принятия решения — а где гарантия что если он его убьет его оставят в живых. В общем… Опять же, времени на раздумья нет. Вот прям сейчас решай и жми. Чисто психологически тяжело. Любой может сорваться. Хотя было бы время на подумать, глядишь все по другому бы решилось.

        А в рассказе сложность выбора не меньше. Герой как понял не просто банальный наемный убийца за деньги, а все таки спецназовец, хоть и по контракту, и за деньги. Это хоть и работа, секретная, но все таки это служба на благо страны, как ни банально звучит. И как ни крути обозвать его банальным убийцей, аморальным человеком как то не получается. Думаю вряд ли даже на своей работе он убивал ради удовольствия. Там на войне все по другому. А тут у него сомнения — одно дело работа, и как правильно уточнила Надя в рассказе, что убивая на работе — моральную (и если хочешь кармическую) ответственность несут работодатели, то бишь заказчик, командиры и т.д. А вот когда выбор убить ради спасения себя, и даже не столько себя, а ради близких, сына, ради возможности побыть еще немного с ними, но при этом из ВОИНА превратиться пусть и на один раз именно в наемного убийцу… За один раз можно ту же карму засрать …мама не горюй. И правильно подметила Рыся — «не настиг нет ли потом кара самого главного героя?»

        Вопрос в том, никто и никогда заранее не узнает настигнет или нет. А если настигнет в чем она проявится — грубо, отведенный срок жизни сократится в двое? Болезнь через какое то время опять вернется? Или все будет еще жостче — останется жить, но потеряет сына, или вообще всю семью? Тут можно только гадать. Так что тут выбор не менее, а даже более трудный как по мне. (Опять же, ставя себя на место спецназовца, сын…. я все на себя примеряю)

      3. >>Выбор у мужика сложнее, именно в фильме,
        Вроде так и написал.

        По второму пассажу не спорю, просто мнение высказал. Соглашаться не обязательно

      4. Одно могу точно сказать — не дай Бог нам никому такой выбор делать. Врагу не пожелаешь.

      5. Врагу точно желать не надо. Ведь его выбором будем мы.

      6. На том и порешим. )

        ОФФТОПну слегка в пятницу, а то Курилки то тут нет.

        Надеюсь Надя не забанит.

        Попалась статейка для общей картинки так сказать, не по сабжу. Просто прочитал ее и вспомнил наши старые баталии в свете моих высказываний типа «подковерные игры Кремля» и т.д. Кровавая гэбня, геополитика, коррупция, ну и прочая «конспирология». Тогда наши местные либералы (по началу и ты в их стане) с пеной у рта брызгали на нас Сиплым, как Чужие в фильмк «Чужие». Тяжко было, но весело и интересно.

        Так что кому интересно хотя бы для общей картинки рекомендую — https://cont.ws/@arguendi/763686

  4. Надо мне глянуть этот фильм, а то не в курсе, какого Андрея вы обсуждаете. 🙂
    Со спецназовцем Сашей, как мне кажется, все просто. Ну не просто, но хотя бы понятно. Мне-то больше хотелось показать трансформацию Целителя. Парня наделили волшебным даром, и он опытным путем пришел к тому, что ему с помощью этого дара можно творить добро. Не просто излечивать, а еще и попутно решать какие-то другие проблемы. И в итоге его это привело к комплексу бога, потому что теперь он уже не просто «продает за услуги» свой дар, он уже начал судить и выносить приговоры. И орудием в руках этого Петра стал другой человек. Целитель тут положительный или отрицательный персонаж? Формально — вроде как положительный. Хочет восстановить справедливость и все такое. Но если присмотреться повнимательнее…

    1. Да, хорошая постановка вопроса.
      Но это вопрос абсолютно того же порядка, как если бы спросить: [X] — положительный или отрицательный? Где [X] — значимый исторический деятель на ваш выбор. [X] = Сталин, Ленин, Иван Грозный, Петр I, Путин, Рейган и далее бесконечный ряд.
      Большая власть, большие возможности, большая ответственность = вечная амбивалетность оценок для обывательской морали «человека обычного».
      А может быть, для этих людей в принципе не существует устойчивой морали, потому что с моралью они находятся в динамическом взаимодействии. Она влияет на них, они влияют на нее. И если не выйти на уровень оценок «над-человеческий», можно лишь восхвалять или ругать их, в зависимости от личных предпочтений. Как и твоего персонажа.
      PS у меня к нему положительное отношение, но я обыватель

      1. Ты как-то исторических деятелей сузил до правителей. У правителей да, все неоднозначно. Но дело в том, что они свою власть приобрели открыто. Кто-то законно, кто-то не очень, но тем не менее люди в государстве знают, что Сталин или Иван Грозный — это власть. И этот статус накладывает и ответственность — за природные ресурсы, за гостерритории, за казну, за народ, да за много чего. Значит, и спросить могут. Переизбрать (если есть такая возможность) или убить (если возможности референдума нет).
        Целителю же публично никто такой власти не давал, а значит и никто с него не может спросить. Грубо говоря, он на себя взял роль, в которой есть только одни права и нет обязанностей.

      2. Ну то бишь ты настаиваешь, что Иван Грозный стал царем путем всенародных выборов с явкой 99% и одобрением 95? 😀
        Я про другое слегка говорил, ну да ладно.

      3. Артемий, че началось? Че ты меня троллишь? Не передергивай мои слова, я прекрасно знаю, как к власти пришел и Иван Грозный, и Сталин. Какие 99%?! 146%! 🙂
        Может, я не так уловила твой посыл, но я все же пыталась тебе объяснить, что исторические деятели, в частности, правители, они немного в другой области ответственности находятся. Про них другой разговор.
        Я же показываю власть с точки зрения обывателя. Родиона Раскольникова,например. Наказывать виновных имеет право лицо, наделенное властью (справедливо или нет то наказание — это отдельный вопрос, сейчас о формальностях только). Раскольникова, как и Целителя, никто не наделял властью. Они сами для себя решили, что «право имеют». То есть у них даже формального разрешения нет на то, чтобы употреблять власть. Вот я о чем.

      4. Времени особо нет дискутировать, поэтому не стал разжевывать мысль. Может, в другой раз

    2. Кстати, уважаемый автор, интересен один момент. Целитель берет «добрые дела» вперед, а потом излечивает, как я понял. А как спецназовец выполнит порученное ему дело в своем нынешнем полуживом состоянии? Получается его исцелить сначала надо. Но целитель типа дал себе слово вперед не излечивать. Действительно нет гарантии, что спецназовец, получив излечение, не пошлет целителя куда подальше. Неувязочка? Или я чего-то недопонял?

      1. Целитель, конечно, понимает, что риск есть, но и спецназовец тоже не дурак. Если его нанимают, чтобы убить чувака, который не выполнил своего обещания, то почему бы целителю не нанять другого чувака, чтобы тот наказал спецназовца, если тот его продинамит. Я думаю, можно найти сумасшедшего родителя, который ради излечения собственного ребенка готов на все, и взять с него оплату вперед. И на этот раз заказать не спецназовца, а его сына или дочь. В общем, стреляный воробей Александр прекрасно понимает, чем для него может обернуться его нежелание держать слово.

  5. Только сегодня обратил внимание, что слово «целитель» на аглицком звучит почти как «киллер» — /healer/

    Совпадение? ))

  6. Очень смахивает на пролог как минимум большого рассказа. Подготовка ГГ к акции, душевные переживания, противостояние личностей и менталитетов, неожиданная концовка… Я б почитал.)))

    1. Не буду лукавить, я с трудом в 5 страниц уложилась. Иначе Артем бы меня зарубил на корню. Ну или где там… в дверях. Все-таки малая проза — не мой жанр, а вот повести-романы — это да.

      1. Ты скинь Аяврику ссылки на свои произведения в сети, помнишь, кидала же мне. Пости здесь

Добавить комментарий